В конце концов мне удалось выбраться из зарослей, почти никого при этом не потревожив. Забавно предположить, что сейчас иное существо, намного больше моего, прикидывает, как ему пройти далее, не скинув меня с моей ветви.

Какое-то время спустя я остановился и оглядел себя. Вместо повседневной одежды на мне был полный мелнибонэйский доспех. Причем не церемониальный, с вычурными латами, а боевой, простой и добротный, надежно защищавший от врага в битве. Он ничуть меня не тяготил: я не чувствовал его веса. Невольно могло показаться, что я умер и превратился в бродячего призрака. Если задержусь здесь надолго, сделаюсь, наверное, полупрозрачным, смешаюсь с воздухом, растворюсь в нем, стану для глаза смертного этаким мимолетным сгустком пыли…

Я сбился с пути и вынужден был передвигаться вслепую, перебираясь с одной кривой ветки на другую, еще более кривую. Того и гляди под моими ногами окажется последняя ветвь в кроне великого дерева, и что тогда? В сердце закрался холодок — и тут я углядел дорожку, что вела в пещеру из переплетенных ветвей. Внутри пещеры виднелась хижина причудливых очертаний, крытая соломой, которую не меняли, должно быть, сотни лет; стены сложены из кирпича, понатасканного непонятно откуда, окна располагались в самых неожиданных местах и значительно отличались друг от друга размерами; над высокой и узкой дверью нависала таинственно изогнутая печная труба. Над крыльцом болтались корзины с яркими цветами, среди которых затесалась птичья клетка. Под клеткой, вывалив язык, точно бегала целый день без передышки, сидела черно-белая овчарка.

Не знаю уж почему, но этот мирный деревенский вид заставил меня насторожиться. Пожалуй, я слишком привык к тому, что всюду подстерегают западни и ловушки. Мои враги с удовольствием давали обещания, которые не собирались сдерживать, как если бы им просто нравилось обманывать. Если этот идиллический пейзаж — очередной обман, он, надо признать, весьма хитроумен. Все выглядело правдоподобно, не забыли даже о дымке, что тянулся из трубы, о запахе свежеиспеченного хлеба, о звуках, доносящихся изнутри дома…

Я оглянулся. За моей спиной раскинулась гигантская мультивселенная, по сравнению с которой все на свете казалось ничтожным. Светящаяся паутина заполняла мириады измерений, ветви тянулись в бесконечность. И отблеск паутины падал на эту хижину на краю бездны и на мрачный лес поодаль.

Я сделал шаг и, к своему немалому изумлению, вдруг выяснил, что доспехи обрели тяжесть, да и тело стало вещественным. Мгновенно навалилась усталость. Вот она, плата за обретение плоти!

Открыв калитку в невысоком заборчике, я побрел по посыпанной гравием дорожке к дому. Постучал в дверь, спохватился и сдернул с головы шлем. До чего же неудобно держать его под мышкой — он словно весь состоял из граней и шипов.

— Добро пожаловать, принц Эльрик, — приветствовал меня веселый молодой голос. — Твое чутье тебя не подводит.

— По-всякому бывает, — отозвался я, проходя в дверь. За дверью находилась просторная комната с низким потолком: черные стропила, белые стены, на полу роскошный ковер, на стенах шпалеры, с замечательным мастерством передававшие сценки из повседневной жизни. Меня поразило это несоответствие обстановки убогому виду хижины снаружи.

Из соседней комнаты, вытирая испачканные в муке руки, появилась молодая женщина. Мука серебристым дождем осыпалась на ковер. Женщина наморщила носик, чихнула, извинилась и прибавила:

— Принц, я ждала тебя целую вечность. Я молчал, ибо слова не шли на ум. Передо мной стояла женщина, облик которой до боли напоминал мой собственный. Точеные черты, раскосые глаза, маленькие, слегка заостренные кверху уши. Глаза — алые, как спелая клубника, кожа цвета выбеленной временем слоновой кости. Белые волосы густыми прядями ниспадали на плечи. Одета она была по-простому — штаны да рубаха, поверх которой накинут грубый холщовый фартук.

— Мой друг Джермейс показал тебе верный путь, — заметила она с улыбкой. Похоже, ей нравилось мое замешательство.

— Это тот коротышка?

— Ты с ним еще встретишься.

— Наверное.

— Мы все рано или поздно встречаемся. Когда наши судьбы начинают меняться. Порой изменения едва заметны, а порой меняется вся жизнь и рождается новая история. Новый миф переплетается со старым. И возникает новый сон.

— Я сплю. Ты мне снишься. И наш разговор — только сон. Значит ли это, что я сошел с ума? Неужто заклятье, усыпившее меня, похитило вдобавок мой разум?

— Все мы снимся друг другу, принц Эльрик. У каждого свои сны, и в этих снах мы враждуем со всем, что нас окружает, пытаясь выделиться из общей картины.

И жесты у нее были мне знакомы. Где я видел эту женщину?

— Госпожа, окажи мне честь, соблаговоли назвать себя.

— Сестры зовут меня Белым Зайцем. Я выросла среди оборотней и похитительниц снов. А матушка дала мне имя Оуна, по обычаю предков.

— Ее зовут Оуне?

— Оуне, похитительница снов. А я — Оуна, дочь похитительницы снов. А мою дочь будут звать Оунни.

— Дочь Оуне? — я помедлил. — Выходит, я — твой отец?

Женщина расхохоталась и шагнула ко мне — Наконец-то ты догадался.

— Я не знал, что… э… так вышло.

— Вышло, вышло, отец.

Меня словно обухом по голове ударило. Или окатило волной. Отец! Такой удар нелегко выдержать. Хотелось закричать, от всего отказаться, хотелось проснуться и забыть этот страшный сон. Но в то же время я знал, что Оуна не лжет. Достаточно было посмотреть на нее, чтобы удостовериться в правдивости ее слов. Весь ее облик говорил о том, что она — моя дочь. С Оуне, ее матерью, мы вместе когда-то искали Жемчужную Твердыню. Я мимоходом влюбился и…

Внезапно мне пришла мысль, которая вновь пробудила сомнения.

— Прошло мало времени, — проговорил я. — Ты слишком взрослая, чтобы быть моей дочерью.

— В разных плоскостях, отец, время течет по-разному. Ты, видно, забыл, что время — не прямая дорога; время — океан. Кажется, вы с мамой подружились именно в этом мире?

Мне понравилась ирония, прозвучавшая в ее словах.

— А твоя матушка?.. — я не докончил фразу.

— У нее нынче другие дела, хотя изредка она и навещает Край Времени.

— Она родила тебя здесь?

— Да. И не только меня. Нас было двое.

— Двое?

— Близнецы. Так она мне рассказывала.

— А где второй? Умер?

— Не знаю. Что-то случилось вскоре после нашего рождения. Мама не захотела вдаваться в подробности, сказала лишь, что нас разлучили. Что мой близнец ушел. Вот и все, что мне известно.

— Похоже, судьба близнеца тебя не слишком заботит.

— Время лечит раны, отец. Я долго считала, что мой близнец у тебя, что ты растишь его и воспитываешь, но недавно убедилась, что это не так, — она потянула носом и вдруг метнулась на кухню, откуда донесся аппетитный аромат пирога с крыжовником. Я усмехнулся. До чего же приятно вернуться к простым человеческим удовольствиям — хотя бы и во сне!