До нашего слияния сил у меня было в обрез. Но теперь, когда нас стало двое, я ощутил, что силы начинают возвращаться. Мы с ним были больше, нежели сумма двух слагаемых. Мы были крепче и сильнее, хотя слияние далось нам нелегко, а сохранить единство оказалось еще труднее.

Я неоднократно пытался слиться с ним, но всякий раз что-то мешало: то он сопротивлялся, то время было выбрано неудачно. Дважды я почти преуспел, но в итоге все равно был вынужден отступить. И лишь когда он осознал, что я хочу ему помочь, и свыкся с этой мыслью настолько, что сам попросил меня о помощи, я наконец-то сумел войти в его тело, как меня учила Оуна. В то же мгновение мы стали единым существом, отождествились и воплотились друг в друге. Я перенял все его умения и привычки, он, разумеется, воспринял мои. И теперь у меня была мудрость фон Бека и его тренированная рука. Вот что откроет мне дорогу в Танелорн. Вот единственный способ снять заклятье с Эльрика Мелнибонэйского.

Времени почти не оставалось. Мы возвратились в Танелорн, гадая, что Миггея, с Бурезовом в руках, успела натворить за наше отсутствие. Вполне возможно, ее войско покоряет Мо-Оурию…

Брут дал нам своих лучших лошадей. И мы с Хмурником выехали из Танелорна на пепельную равнину, торчавшие над которой известняки глядели на нас с немым укором. По совету Оуны — лишь подкрепившему внезапно накатившее на меня желание добиться невозможного — мы отправились охотиться.

Охотиться на богиню.

Мир застыл, скованный стужей. Ни единого живого существа. Только ветер вздувал пепел и обметал известняковые утесы — казалось, будто идет снег. Стыло. Пусто. Жутко.

Пустыня, сотворенная Миггеей, внушала страх. Вот что случается с миром, в котором восторжествовал Порядок. Хоть бы одинокий ястреб на безоблачном небе. Хоть бы мелкая зверюшка из-под копыт. Хоть бы жук или змейка. Ни воды, ни растений — даже лишайников. Лишь обледенелые иглы известняка, наполовину искрошенные ветром и похожие на древние, заброшенные надгробия, лишь пепел на равнине без конца и края…

Длань Порядка прихлопнула все живое. Изничтожила самую мелкую, самую крохотную тварь. Пепел покрывал землю погребальным саваном.

Мне вдруг подумалось, что люди, когда они преступают границы разумного и тщатся подчинить себе то, властвовать над чем попросту не в состоянии, — люди действуют по правилам Порядка.

Хмурник молча ехал рядом. Он настоял на том, чтобы сопровождать меня, да я и не отказывался. Мало того, мне хотелось, чтобы он поехал со мной. Непривычно в этом признаваться, но дружбой Хмурника я дорожил. Он всегда чувствовал, когда на меня накатывала тоска, когда я погружался в пучину жалости к самому себе, и принимался сыпать шуточками, от которых на сердце становилось легко; благодаря его саркастическим замечаниям, стоило мне выкинуть что-нибудь этакое, я сразу спохватывался. Вдобавок он отлично дрался на мечах и привык сражаться и с простыми солдатами, и с чародеями. Имея за спиной такого друга, можно было лезть на рожон без оглядки.

Мы ехали по пустыне, и я пытался растолковать своему спутнику, каким образом стал одновременно двумя людьми. Объяснил, что личности у нас разные, зато кровь общая, и мы оба заперты в одном теле. Сумели проникнуть в мир снов и отыскать в нем моего двойника. А объединившись, мы тем самым разрушили чары госпожи Миггеи.

Хмурник слушал с кривой усмешкой. Ему явно не нравились мои слова.

— Двое в одном теле? Брр! — он поежился. — Ладно, если б вы головами срослись. Это я еще могу понять. Но так. Два разума, вечные споры…

— Мы не спорим, — возразил я. — Мы — один человек. Как если бы поэт сочинил драму в стихах: он и автор, и герой этой драмы — и ничего, живет спокойно. Так и мы с фон Беком. Когда он лучше знает, я подчиняюсь ему безоговорочно, а когда лучше знаю я — например, этот мир для меня привычнее, — он подчиняется мне. У нас общие воспоминания, мы оба прожили две жизни — от рождения до сегодняшнего дня. Поверь мне, друг мой, у нас с фон Беком раздоров меньше, чем у меня с самим собой!

— В это поверить нетрудно, — Хмурник хмыкнул и прищурясь поглядел на наполовину занесенные пеплом скалы впереди.

Мы сами не знали, куда направляемся, и намеревались ехать, пока достанет воды — у нас были при себе большие фляги, которых должно было хватить на несколько дней. Где искать врагов, мы не имели ни малейшего представления. Миггея наверняка похитила мой меч не для того, чтобы повесить на стенку. Она собиралась продолжать завоевания. И нам оставалось лишь следовать за ней по отпечаткам копыт, оставленных ее конницей в пепле, и надеяться, что рано или поздно мы настигнем войско Порядка — или, по крайней мере, выясним, куда они подевались.

Над головами голубело студеное небо. Ориентировались мы исключительно по известняковым колоннам, запоминали их очертания, чтобы не сбиться с дороги на обратном пути.

Приблизительно в дне пути от Танелорна мы достигли широкого и неглубокого оврага, протянувшегося на добрый десяток миль. Стали спускаться — и где-то на середине склона, обогнув громадный валун, увидели впереди диковинное сооружение, явно рукотворное, но всем своим обликом говорившее о безумии его создателей.

Это сооружение было сложено из костей, на многих из которых еще догнивала плоть. Лошадиные кости. Человеческие кости. По всей видимости, кости тех самых рыцарей Порядка, которые совсем недавно стояли под Танелорном. Которые горделиво промчались мимо города, преследуя маленького белого зайца. Вокруг сооружения в беспорядке валялись на земле серебряные доспехи — тысячи нагрудников, шлемов, поножей, перчаток. Ветер завывал в костях и наметал сугробы пепла над сваленными в груды копьями и мечами. Миггея ждала, что рыцари пожертвуют ради нее своими жизнями, — и, похоже, дождалась.

Но против кого она возвела крепость? И крепость ли это? Или тюрьма? Чем ближе мы подъезжали, тем горестнее, тоскливее завывал ветер, и стоны мало-помалу превращались в вой, исполненный нечеловеческого отчаяния. Мы придержали лошадей и поехали медленнее прежнего, озираясь в поисках волков. Но тех не было и в помине.

Костяная крепость возвышалась перед нами во всем своем отвратительном величии. Башни, стены, парапеты из костей. Куски плоти, обрывки одежд, пучки волос трепетали на ветру точно флаги. А вой не стихал ни на мгновение. И в этом вое была вся скорбь всех плоскостей мироздания. Все разочарование. Все отчаяние. Все обманувшееся в упованиях честолюбие.

Кости были сложены так плотно друг к дружке, что заглянуть внутрь сооружения не представлялось возможным. Однако нам обоим почудилось, будто мы различили некое движение. Будто за костяной оградой металась одинокая фигура.

Верно, обман зрения.

— А вой-то изнутри идет, друг Эльрик, — заметил Хмурник, наклоняя голову и прислушиваясь. — Слышишь? Точно оттуда.

Он гораздо лучше моего умел определять направление на звук, хотя мой слух был намного острее. Я не имел оснований не верить ему.