Когда бы мог я встретиться с тобой однажды,

Сказал бы я тебе, Депариот могучий,

Что подвиги твои поныне помнят в Йельде

И слезы о тебе поныне льет Саркид.

Раскаты хора стали стихать и наконец совсем смолкли. Тогда Мелатиса вскинула голову с протяжным криком, мгновенно вызвавшим в памяти Кельдерека город Беклу, объятый тишиной в священной тьме, тяжесть парадных жреческих одеяний и языки пламени, внезапно взвивающиеся к ночному небу.

— Шардик! Огонь владыки Шардика!

— Огонь владыки Шардика! — в один голос подхватили селяне.

Раду медленно приблизился к Кельдереку и протянул горящую головню.

Кельдерек, все еще не очнувшийся от воспоминаний, стоял в совершенной растерянности, не понимая, чего от него хотят. Потом, когда в мыслях у него прояснилось, он вздрогнул и быстро отступил, выставляя вперед ладонь в жесте отказа. Раду опустился на одно колено, по-прежнему протягивая головню.

— Похоже, они считают, что именно вы должны это сделать, господин, — прошептал солдат. — Как думаете, вам по силам?

В наступившей тишине Кельдерек слышал лишь потрескивание огня да тихий плеск волн. Не сводя глаз с плота, он шагнул к Раду, взял головню и направился к отмели, где ждала Мелатиса с потупленной головой.

Теперь он стоял в воде один, прямо перед мертвым ребенком и Шардиком, к которому ни разу не подходил столь близко со дня, когда тот вышел живым из Уртской избоины. На теле медведя, громадном, как мельничное колесо на стене мельницы, остались следы от канатов, с помощью которых его приволокли на берег; на истощенной заострившейся морде чернела глубокая рана от стрелы.

Кельдерек задумался, ожидают от него каких-нибудь слов или молитвы, но потом увидел, что времени у него нет, ибо головня уже догорала.

— Сенандрил, владыка Шардик! — громко выкрикнул он. — Прими нашу жизнь, владыка Шардик Умирай-за-Детей!

По пояс в воде, схватившись раненой левой рукой за край плота, Кельдерек сунул факел в кучу хвороста и стружек перед собой, и та сразу же занялась тусклым желтым огнем. Потом он поджег груду валежника и поленьев еще в одном месте и еще в одном. А под конец, когда пламя головни уже опаляло пальцы, Кельдерек закинул ее наверх погребального ложа. Взметнув сноп искр, она упала в паре локтей от Шеры.

Плот начал медленно разворачиваться. Кельдерек неловко оттолкнулся от него и выпрямился, морщась от резкой боли в руке. Солдаты на берегу отвязали причальные канаты, которые теперь проплывали мимо него с обеих сторон, производя легкую зыбь, но невидимые в воде, сверкающей огненными отблесками. Сейчас горела уже вся обращенная к берегу сторона плота — жаркое полупрозрачное пламя вздымалось стеной, переливаясь зеленым, красным и оранжевым с прочернью. Огонь устремился вглубь и ярко высветил недра огромного костра подобно тому, как солнечные лучи пронизывают темный лес, открывая взору сплетения кустов и деревьев. А когда он поднялся выше, к зеленым веткам и цветам, устилавшим погребальное ложе Шардика, повалил густой белый дым, затянувший все перед глазами Кельдерека и людей позади него.

Он закашлялся, задыхаясь и судорожно хватая ртом воздух. Глаза разъедало, слезы катились градом, но Кельдерек не сдвинулся с места. «Ну и пусть, — подумал он. — Так даже лучше, потому что мне невмоготу смотреть, как горят тела». Потом, когда он уже терял сознание от удушья, тяжелый плот стал разворачиваться быстрее и обратился горящей стороной вверх по течению. Четверо или пятеро молодых рыбаков привязали причальный канат к корме челна и, налегая на весла, потащили плот от берега.

Когда он начал набирать скорость, буйные языки пламени метнулись назад. Треск огня сменился жарким ураганным ревом, искры и хлопья пепла взвились вверх и закружились, заметались в воздухе, точно всполошенные птицы. Бревна в недрах костра начали смещаться и обрушиваться с глухим стуком, в воду там и сям с шипением падали горящие угли. Чуть погодя, прорезая шум разрушения, как плужный лемех прорезает твердую почву, над рекой вновь разнеслось пение. Селяне на берегу подбадривали и подгоняли молодых парней в челне, которые гребли изо всех сил, понемногу сносимые течением вместе с плотом.

Мы на заре отчаливаем лодки.

Коль повезет, все будут сыты нынче.

Кто с неводом, кто с бреднем, кто с острогой —

Бедняк как может добывает пищу.

Плот уже находился в половине полета стрелы от суши и на таком же расстоянии ниже по течению от места, где стоял Кельдерек, но гребцы по-прежнему дружно налегали на весла, стараясь оттащить подальше от берега плот, оставлявший за собой густой шлейф дыма.

Всю жизнь хлебаем лихо полной ложкой

Да тужимся свести концы с концами.

Очаг горящий и живот набитый,

Жена да дети — вот для нас и счастье.

Селяне хлопали и притопывали в такт веслам, однако песня звучала торжественно и очень уместно: в минорной тональности, безыскусная и пронзительная — единственная музыка, ведомая простому народу и исполняемая на разные лады в зависимости от повода и настроения. Теперь плот отошел так далеко от берега и так далеко вниз по реке, что весел, ударяющих о воду в такт песне, уже было не разглядеть. Парни развернули челн наискось против течения, и плот снова повернулся к берегу той стороной, где покоились тела. Кельдерек напряг зрение, но ничего не увидел наверху погребального костра — он провалился в центре, и две его пылающие половины походили на крылья гигантской бабочки. Шардик окончательно завершил свое земное существование.

— Дважды я бросался за тобой в Тельтеарну, владыка Шардик! — вскричал Кельдерек. — Но на сей раз не могу последовать за тобой!

В домах зажгутся очаги под вечер.

Коль есть средь них и твой, то слава богу.

А если, брат, с тобою что стрясется,

Очаг свой разделю с детьми твоими.

Гребцы отвязали от кормы канат и направили лодку к берегу, чтобы возле него развернуться и без больших усилий проделать обратный путь против вялого прибрежного течения. Плот уже исчез из виду, но казалось, будто далеко вдали горит самая поверхность реки, извергая клубы дыма, широко расстилающиеся над водной гладью.

Нам дети пособят зажарить рыбу.

Привет, сынок, привет, зоан мой юный!

Что говоришь? Вот подрастешь немного —

И тоже, как отец, рыбачить будешь?

Потом пропал и дым — скрылся за деревьями. Закрыв глаза, Кельдерек повернулся и наткнулся на солдата, который тотчас обхватил его одной рукой и чуть ли не понес через отмель к берегу. По команде Тан-Риона солдаты вернулись за своим оружием, сложенным поодаль, а потом строем зашагали прочь. Селяне тоже начали расходиться, две почтенные женщины увели с собой Раду и остальных детей. Однако предварительно несколько человек приблизились к Кельдереку — с робостью, ибо испытывали перед ним благоговейный трепет, — чтобы поцеловать ему руку и попросить благословения. Иные святые люди обладают способностью даровать удачу, и упускать такой случай нельзя. Кельдерек стоял сгорбленный и безмолвный, как цапля, но кивал и смотрел в глаза каждому, кто проходил перед ним, — сухорукому старику, высокому молодому парню, почтительно приложившему ладонь ко лбу, хорошенькой девушке, которая застенчиво улыбнулась стоящей рядом жрице и отдала ей букет цветов. Последней подошла оборванная старуха со спящим ребенком на руках. Кельдерек вздрогнул и едва не попятился, но она без всякого колебания приложилась губами к его руке, а потом с улыбкой произнесла несколько слов и поковыляла прочь по камням.