Фэй задумывается, вспоминает, как часто видела отца в одиночестве, как он всех сторонился, как был мрачен, словно жил в тюрьме, в которую сам же себя и заточил, как часами стоял на заднем дворе и глядел на небо.

– Нет, – наконец отвечает она. – Он всегда грустил. Ему было очень одиноко. Мы и не знали почему.

Услышав это, Фрейя смягчается, кивает и предлагает:

– Оставайтесь на ужин. Я вам все расскажу.

И за рыбным рагу с хлебом Фрейя рассказывает историю, которую услышала от матери, когда подросла и смогла все понять. Дело было в 1940 году: после о Фритьофе Андресене никто ничего не слышал. Как большинство юношей в Хаммерфесте, он был рыбаком. Ему было семнадцать. Прежде, мальчишкой, он подрабатывал на причале: чистил и потрошил рыбу, делал филе. Теперь же он выходил в море со взрослыми, что было куда лучше, прибыльнее, интереснее, и у него захватывало дух, когда рыбаки вытаскивали полные сети трески, палтуса и жуткой вонючей зубатки, которую, как все знают, ловить гораздо приятнее, чем потрошить. Он пропадал в море дни напролет, теряя счет времени, потому что летом в Арктике солнце не заходит никогда. Он гордился тем, как наловчился управляться с различными рыбацкими снастями – буйками, сетями, анкерками, лесками, крючками, – словом, всем, что было на лодке. Больше всего он любил нести вахту на верхушке самой высокой мачты, потому что был самым зорким из команды. Все считали, что у него талант. Он высматривал косяки черных каменных окуней, все лето заходившие в залив, и, заметив кипение на воде, кричал: “Рыба!” Команда скатывалась с коек, натягивала шапки и бралась за дело. Спускали две шлюпки, по два матроса на каждую – один гребет, другой тянет сеть, – растягивали сети между шлюпками, а он сверху направлял их действия. Наконец рыбаки окружали косяк, заключали в сети и победоносно поднимали бьющуюся рыбу на борт. Была в этом сила, власть над морской стихией, ощущение, что их не остановить, даже когда они подходили слишком близко к изломанным берегам и, не будь такими умелыми моряками, рисковали налететь на камни и утопить корабль.

Старожилы рассказывали, что никто лучше Фритьофа не умел заметить косяк рыбы. У него был самый острый глаз в Хаммерфесте, и всякий раз, как рыбаки возвращались в порт, Фритьоф не упускал случая похвалиться мастерством. Дескать, он читает океан, как письмо. Он был молод. У него водились деньжата. Он любил посидеть в кабаке. Там он познакомился с официанткой по имени Марте. Не то чтобы он в нее влюбился. Скорее они были юны, их обуревали желания, которые они и утоляли друг с другом. Впервые они занялись любовью среди холмов неподалеку от дома Марте: он дождался, пока кабачок закроется, чтобы проводить девушку домой, и они улеглись на жесткую траву под серо-белым солнцем. Потом Марте показала ему окрестности, ярко-красный дом, длинный причал, долгую линию елей и ячменное поле. Марте призналась, что очень любит свой дом. Вообще она была премилая.

В то лето в Хаммерфест пришла война. Все надеялись, что такую глушь бои обойдут стороной, но оказалось, что нацисты планировали устроить в городке базу, чтобы уничтожать конвои союзников, направлявшиеся в СССР, и пополнять запасы топлива и продовольствия на немецких подводных лодках. Побережье Норвегии – из порта в порт, с корабля на корабль – облетел слух, что вот-вот нагрянут войска вермахта. В команде Фритьофа заговорили о том, что пора бежать. Можно было уплыть в Исландию. Начать там новую жизнь. Некоторые предлагали поехать дальше, из Рейкьявика в Америку. А как же подлодки? Они не тронут маленькое рыбацкое судно. А мины? Фритьоф их непременно заметит. В общем, можно рискнуть.

Фритьофу же хотелось верить в то, что немцам, как утверждал кое-кто из старших, нужен порт, а не город, и если жители не окажут сопротивления, никто их не тронет, ведь воюют-то немцы с Британией и СССР, а не с Норвегией. Но вскоре поползли слухи о том, что творилось на юге страны: о неожиданных атаках, о сожженных деревнях. Фритьоф не знал, что и думать. В следующий раз, когда команда вернется в Хаммерфест, нужно принять решение. Кто хочет остаться, волен остаться. Кто готов рискнуть и уплыть в Исландию, должен по мере сил запастись всем необходимым.

Выбора не было только у Фритьофа. По крайней мере, так ему казалось, когда старшие отводили его в сторонку и признавались, что без его острого зрения им никак не обойтись. Только он способен разглядеть мины, из-за которых опасно заплывать за пределы островов. Только он сумеет высмотреть воронки на воде и кильватерные следы, сообщавшие о близости подводных лодок. Только ему под силу заметить вдалеке очертания вражеских кораблей, чтобы вовремя от них уклониться. У него талант, в один голос твердили все. Без него им не выжить.

В тот вечер он дождался, пока кабачок закроется, и встретил Марте. Она обрадовалась ему. Они снова занимались любовью в траве, а потом Марте призналась, что беременна.

– Теперь нам, конечно, придется пожениться, – добавила она.

– Конечно.

– Родители сказали, ты можешь жить с нами. Когда-нибудь дом достанется нам.

– Да. Хорошо.

– Бабушка уверена, что будет дочь. Она обычно в таком не ошибается. Я хочу назвать ее Фрейей.

Они строили планы ночь напролет. Утром он сообщил, что его корабль уходит за треской на северо-восток, через неделю вернется. Марте улыбнулась. Поцеловала его на прощанье. И больше его не видела.

Когда родилась Фрейя, город уже оккупировали немцы. Почти всех жителей выгнали из домов: теперь там жили солдаты, а горожане ютились в многоквартирных зданиях, школах, церкви. В одной квартире с Марте теснились шестнадцать других семейств. Маленькая Фрейя запомнила, как голодно и страшно тогда жилось. Так прошло четыре года: потом немцы отступили. В тот день, зимой 1944 года, всем до единого жителям Хаммерфеста было велено покинуть город. Те, кто послушался приказа, укрылись в лесу. Тех, кто остался, убили. Немцы спалили город дотла. Все строения, кроме церкви. Когда жители вернулись, на месте города были лишь руины, пепел и камни. Ту зиму они провели в горах, в пещерах. Фрейя помнит холод и дым от костров, дым, от которого все кашляли, задыхались и не могли уснуть. Помнит, как ее рвало в ладошку золой и желчью.

Весной они вышли из убежищ и принялись восстанавливать Хаммерфест. Но выстроить его таким же, как до войны, было не из чего. Потому-то теперь город местами выглядит так дешево и безлико: воплощение не красоты, но стойкости духа. Семья Марте, как могла, отстроила дом, даже покрасила в тот же цвет, той же ярко-красной краской, а когда Фрейя подросла, Марте рассказала ей о Фритьофе Андресене, ее отце. После войны о нем никто ничего не слышал. Все думали, что он, как многие другие, бежал в Швецию. Порой Фрейя приходила на берег, разглядывала рыбацкие суда и представляла, как отец сидит на верхушке мачты и высматривает ее. Она мечтала, что в один прекрасный день он вернется, но шли годы, она выросла, обзавелась собственной семьей, перестала ждать его возвращения, возненавидела отца, а потом перестала и ненавидеть: просто-напросто забыла о нем. До приезда Фэй она не вспоминала о нем годами.

– Мне кажется, мама так его и не простила, – говорит Фрейя. – Жилось ей почти всю жизнь несладко, она злилась не то на него, не то на себя. Ее уже нет в живых.