Лиллиан же тем временем поддерживает с Фэй непринужденную беседу: спрашивает, откуда она, нравится ли ей путешествовать, где уже побывала. Рассказывает о хороших ресторанах и живописных местах поблизости.

– Это ваш дом? – спрашивает Фэй.

– Мамин.

– Она тоже здесь живет?

– Да, конечно.

– Давно?

– Да почти всю жизнь.

В саду перед домом густо растут кусты, травы, цветы, за которыми, судя по виду, никто практически не ухаживает. Не сад, а непролазные дебри, точно природе здесь разрешили творить все что заблагорассудится. Лиллиан заводит коня в загон, закрывает расхлябанную калитку и закрепляет сверху узлом из бечевки. Благодарит Фэй за то, что та помогла вернуть коня.

– Приятного вам путешествия, – желает ей Лиллиан.

И несмотря на то, что Фэй приехала сюда именно за этим, она никак не решается задать вопрос, не знает, с чего начать, как объяснить, а оттого нервничает.

– Да я не то чтобы путешествую.

– Да?

– Я кое-кого ищу. Одно семейство. Родственников.

– А как их фамилия? Быть может, я смогу вам помочь.

Фэй сглатывает и, отчего-то оробев, произносит:

– Андресен.

– Андресен, – повторяет Лиллиан. – Что ж, фамилия распространенная.

– Да. Но дело в том, что мне кажется, это здесь. Ну то есть родственники мои жили здесь, в этом доме.

– У нас в роду не было никаких Андресенов, и в Америку никто не уезжал. Вы точно не перепутали город?

– Моего отца зовут Фрэнк Андресен. Здесь его звали Фритьоф.

– Фритьоф, – произносит Лиллиан и задумывается. Похоже, имя ей знакомо, хотя она не сразу понимает, откуда его знает, но потом вспоминает и впивается взглядом в Фэй.

– Вы знакомы с Фритьофом?

– Это мой отец.

– О господи, – Лиллиан хватает Фэй за руку и говорит: – Идемте.

Она ведет Фэй в дом: сперва они проходят через кладовую, уставленную банками со всевозможными соленьями, потом через теплую кухню, где что-то пекут и пахнет дрожжами и кардамоном, в маленькую гостиную со скрипучими половицами и деревянной мебелью, явно старинной, ручной работы.

– Подождите здесь, – с этими словами Лиллиан выпускает руку Фэй и скрывается в другой двери.

Гостиная уютная, со множеством подушечек, покрывал, фотографий на стенах. Видимо, это портреты членов семьи. Фэй рассматривает снимки, но никого не узнает, разве что кое-кто из мужчин смахивает на ее отца (или ей это чудится?): тот же знакомый прищур, та же приподнятая бровь и морщинка на переносице. В комнате полным-полно ламп, бра, подсвечников, свечей – видимо, чтобы ярко освещать помещение бесконечной полярной ночью. Одну стену занимает огромный каменный очаг. Другую – книги со скромными белыми корешками и незнакомыми названиями. Ноутбук в такой старомодной обстановке выглядит анахронизмом. Фэй слышит сквозь дверь, как Лиллиан что-то негромко и быстро говорит. Фэй не знает ни слова по-норвежски: для нее это лишь набор звуков. Гласные звучат чуть гнусаво, как в немецком. Фэй кажется, что темп речи выше, чем в американском английском.

Вскоре дверь открывается, и возвращается Лиллиан с матерью, похожей на Фэй, точно отражение в зеркале: те же глаза, та же манера сутулиться, да и стареют они одинаково. Женщина, видимо, тоже это замечает, потому что при виде Фэй замирает как вкопанная. С минуту они, не двигаясь, разглядывают друг друга. То, что они сестры, ясно с первого взгляда. Фэй подмечает в лице женщины отцовские черты: те же скулы, глаза, нос. Мать Лиллиан недоверчиво наклоняет голову. Непослушные седые волосы перевязаны лентой на затылке. На женщине однотонная черная рубашка и поношенные синие джинсы, причем и на джинсах, и на рубашке виднеются следы многочисленных домашних забот: пятна краски, шпаклевки, колени джинсов в грязи. Женщина босая. Она вытирает руки темно-синей тряпкой.

– Я Фрейя, – говорит она, и у Фэй екает сердце. В каждой истории о призраках, которые рассказывал ей отец, главную героиню, красивую девочку, обязательно звали Фрейей.

– Простите, что побеспокоила вас, – отвечает Фэй.

– Вы дочь Фритьофа?

– Да. Фритьофа Андресена.

– Вы из Америки?

– Из Чикаго.

– Значит, он уплыл в Америку, – ни к кому не обращаясь, резюмирует женщина. – Покажи ей.

Фрейя делает знак Лиллиан, та берет с полки книгу и садится на диван. Книга старинная, с пожелтевшими ломкими страницами, в кожаной обложке и с застежкой. Фэй такую уже видела: точь-в-точь отцовская Библия, та, в которой было нарисовано генеалогическое древо с экзотическими именами. Отец показывал его Фэй и неодобрительно цокал – дескать, трусы, побоялись отправиться в Америку на поиски лучшей жизни. Вот и у Лиллиан на коленях лежит такая же Библия с генеалогическим древом на первом развороте. Но в отцовской книге древо заканчивалось на Фэй, в Хаммерфесте же буйно ветвилось. Лиллиан, как поняла Фэй, одна из шести детей Фрейи. Строчкой ниже шли внуки, а под ними и правнуки. Чтобы уместить всех, понадобится новый лист. Над Фрейей имена родителей: Марте, ее мать, и еще одно имя, вымаранное черными чернилами. Фрейя, шаркая, подходит к ним, становится перед Фэй, наклоняется и тычет пальцем в пятно:

– Тут был Фритьоф, – произносит она, и ноготь ее оставляет на странице серповидную отметину.

– Вы тоже его дочь.

– Да.

– Его имя вычеркнули.

– Это сделала мама.

– Почему?

– Потому что он оказался… как это сказать? – Она оглядывается на Лиллиан, чтобы та подсказала ей точное слово, произносит что-то по-норвежски.

Лиллиан кивает и говорит:

– А, ты хочешь сказать, он оказался трусом.

– Да, – соглашается Фрейя. – Он оказался трусом.

И смотрит на Фэй: как та отреагирует, не обидится ли, не примется ли возражать. Фрейя напряглась и явно ожидает скандала, более того – целиком и полностью к нему готова.

– Я не понимаю, – отвечает Фэй. – Почему трусом?

– Потому что он уехал. Бросил нас.

– Нет, – возражает Фэй. – Он эмигрировал. Отправился на поиски лучшей жизни.

– Ну да, для себя самого.

– Он ни разу не упоминал, что у него на родине осталась семья.

– Плохо же вы его знаете.

– Так расскажите мне о нем.

Фрейя тяжело вздыхает и смотрит на Фэй не то с раздражением, не то с презрением.

– Он еще жив?

– Да, но уже не в себе. Он очень стар.

– Что он делал в Америке?

– Работал на заводе. На химическом заводе.

– И хорошо жил?