– Глупо, – произносит она, глядя себе под ноги, взбирается по крутой тропинке, которая ведет на верх холма, и думает, что приехать сюда было глупо, искать старый дом было глупо, даже оделась она глупо – белые туфельки на плоской подошве совершенно не подходят для прогулок по тундре, а в тонкой блузке так холодно на ветру, что Фэй обхватила себя руками. Очередные глупости, которые она совершила в глупой своей жизни, думает Фэй. Глупо было сюда ехать. Глупо было снова общаться с Сэмюэлом, но ей казалось, что она отвечает за него, хотя когда-то бросила его на Генри, что тоже было глупо. Точнее, глупо даже не это, глупо было вообще выходить замуж за Генри, глупо было уезжать из Чикаго. Фэй шаг за шагом поднимается в гору, перебирая в голове весь длинный список своих неправильных решений. С чего же все началось? Как она докатилась до такой глупой жизни? Она и сама не знает. Сейчас она вспоминает лишь, что всегда хотела быть одна. Быть свободной от людей, их суждений, всей этой путаницы. Свяжешься с кем-то – жди беды. Вот связалась она с Маргарет в выпускном классе и превратилась в городскую парию. Из-за Элис в университете ее арестовали, из-за Элис она угодила в самую гущу беспорядков. А из-за Генри – сломала жизнь их общему ребенку.

Когда в аэропорту оказалось, что Сэмюэла не пустят в самолет, Фэй испытала облегчение. Теперь ей за это стыдно, но что правда, то правда. Ее обуревали противоречивые чувства: радость, потому что Сэмюэл ее, похоже, простил, и облегчение, оттого что он не летит с ней. Как бы она выдержала перелет с ним до Лондона, весь этот водопад вопросов? Не говоря уже о том, чтобы вдвоем путешествовать или жить там, где они решили бы осесть (ему почему-то хотелось в Джакарту). Он слишком сильно в ней нуждался: она никогда не могла дать ему столько внимания, сколько ему хотелось.

Да и как было признаться Сэмюэлу, что летишь в Хаммерфест из-за дурацкой истории о призраках, которую слышала в детстве? Из-за легенды о ниссе, которую отец рассказал ей в тот вечер, когда с ней впервые случилась паническая атака. За все эти годы Фэй не забыла эту историю, и когда Сэмюэл упомянул про Элис, Фэй тут же вспомнила совет, который дала ей когда-то подруга юности: чтобы избавиться от призрака, надо отвезти его домой.

Глупость, конечно. Глупость и суеверие.

– Глупо, глупо, – повторяет Фэй.

Может, на ней действительно проклятие? Раньше она думала, что отца преследовал призрак, который приехал с ним из родных краев. Теперь же ей кажется, что дело не в этом: она сама стала проклятием. Все дело в ней. Стоит ей с кем-то сблизиться, как приходится за это расплачиваться. Может, и хорошо, что она очутилась здесь, на краю света, одна. Тут не с кем общаться. Здесь она никому не сломает жизнь.

Фэй поднимается на вершину холма. Ее одолевают мрачные мысли. Вдруг она понимает, что рядом кто-то есть. Фэй поднимает глаза и видит впереди лошадь – метрах в шести, там, где тропинка начинает спускаться в маленькую долину. Фэй вздрагивает от неожиданности, ойкает, но лошадь, похоже, это ничуть не пугает. Она не двигается. Не щиплет траву. Не похоже, что Фэй ей помешала. Такое ощущение, будто лошадь специально поджидала ее. Лошадь белая, с выступающими мускулами. То и дело поводит боками. Большие круглые черные глаза, кажется, видят Фэй насквозь. Во рту у лошади удила, на холке поводья, но седла нет. Лошадь глядит на Фэй, словно только что задала ей важный вопрос и ждет ответа.

– Привет, – говорит Фэй.

Лошадь ее не боится, но и не ластится к ней. Она внимательно смотрит на Фэй, словно ждет, что та что-то скажет или сделает, и от этого ощущения Фэй становится не по себе. Она не знает, как быть дальше. Делает шаг к лошади, та не реагирует. Фэй делает еще один шаг. Лошадь стоит как ни в чем не бывало.

– Ты кто? – спрашивает Фэй, и в голове ее тут же всплывает ответ: это нёкк. Он наконец-то явился ей, здесь, на гребне холма над ледяным морем, в Норвегии, в самом северном городе мира. Фэй очутилась в сказке.

Лошадь, не моргая, смотрит в упор на Фэй, словно хочет сказать: “Я знаю, кто ты такая”. Фэй тянет к лошади, тянет ее потрогать, погладить по бокам, запрыгнуть ей на спину, отдаться на ее волю. Достойный конец, думает Фэй.

Она подходит ближе, поднимает руку, чтобы погладить лошадь по морде. Лошадь не шелохнется. Ждет. Фэй гладит лошадь между глаз: странно, ей всегда казалось, что это место должно быть мягче, здесь череп так близко к коже, кости обтянуты тонкой шкурой.

– Ты меня ждала? – шепчет Фэй в серо-черное, в серебристых крапинках ухо лошади, похожее на фарфоровую чашку.

Интересно, удастся ли вскочить лошади на спину, допрыгнет ли она. Это самое трудное. Дальше будет легче. Если лошадь сорвется с места в галоп, то за дюжину шагов окажется на краю обрыва. Несколько секунд – и она в воде. Надо же, думает Фэй, жизнь была такая долгая, а конец наступит так быстро.

Вдруг Фэй слышит звук: ветер доносит его из долины. Снизу к ней направляется женщина и кричит что-то по-норвежски. За ее спиной дом: небольшой, квадратный, позади дома терраса с видом на море и тропинка вниз, к шаткому деревянному причалу, перед домом большой сад, несколько елей, маленькая лужайка – пастбище для пары коз и пары овец. Дом серый, обветренный, но там, куда ветер не достает – под карнизами и за ставнями – краснеет старая краска.

Фэй едва не падает от удивления. Она представляла дом иначе, но все равно узнает. Ей все знакомо, словно она бывала здесь много раз.

Женщина подходит к ней, и Фэй видит, что та молода и красива, пожалуй, ровесница Сэмюэла, выглядит как типичная местная жительница: светлокожая, голубоглазая, с длинными прямыми волосами того нежного оттенка, который темнее льняного, но светлее белокурого. Женщина улыбается и что-то говорит, но Фэй ее не понимает.

– Это, наверно, ваша лошадь, – отвечает Фэй. Ей неловко обращаться по-английски к человеку, который, возможно, не знает этого языка, но выбора у нее нет.

Женщина, похоже, ничуть не обижается. Наклонив голову, задумывается на мгновение, а потом спрашивает:

– Англичанка?

– Американка.

– А, – кивает женщина, словно ответ Фэй пролил свет на какую-то важную тайну. – Он иногда уходит. Спасибо, что поймали.

– Да я его не то чтобы поймала. Он просто здесь стоял, а я его увидела. Так что, скорее, это он меня поймал.

Женщина говорит, что ее зовут Лиллиан. На ней серые брюки в елочку из какой-то жесткой ткани, светло-голубой свитер и вязаный шерстяной шарф, по виду самодельный. Воплощение скромного скандинавского стиля: сдержанная элегантность. Некоторые женщины умудряются выглядеть изящно в шарфе. Лиллиан берет коня под уздцы, и вместе они спускаются к дому. Фэй гадает, кем приходится ей эта женщина – троюродная сестра? какая-то дальняя родственница? – потому что дом явно тот самый. Слишком уж много совпадений, даже если отец что-то преувеличил: перед домом не поле, а скорее сад, елей не длинный ряд, а всего-навсего две, над водой не большой причал, а хлипкие мостки, к которым свободно может пристать разве что байдарка. Интересно, думает Фэй, отец специально приврал, приукрасил, или за годы разлуки в его воображении дом действительно стал больше и величественнее?