— Я не хотел бы дольше вас задерживать, ведь вы так устали. Ждут ли вас срочные дела в Бургундии, друг Николас? Или у вас найдется время побывать на Женевской ярмарке?

На сей раз ответ пришел стремительно. Это напомнило Гастону о вечере за картами с монной Лаудомией.

— А нам стоит поехать туда?

Гастон дю Лион наградил его насмешливым взглядом, — так мог бы посмотреть сам дофин.

— Если вы ведете дела с семейством де Флёри, то постарайтесь взыскать с них долги, прежде чем прочие кредиторы опустошат все сундуки.

— Ясно, — отозвался юнец.

Месье дю Лион, конечно, не ожидал, что его расцелуют в обе щеки за такое известие, но все же был разочарован. Зато стряпчий дернулся, словно от удара.

— Месье? Что вы сказали? Гастон дю Лион обернулся к нему.

— Просто малозначительная новость. Было объявлено о банкротстве Тибо и Жаака де Флёри.

— Вы уверены? — переспросил стряпчий.

Задетый, месье дю Лион помолчал немного, но затем решил все же простить этого невежу. Тот явно был весьма взволнован.

— Да, — подтвердил месье дю Лион. — Никаких сомнений. Они потеряли все. Говорят, был большой шум по этому поводу. У них множество кредиторов.

— Николас? — окликнул стряпчий. — Николас, Жаак де Флёри.

— Да, я слышал, — подтвердил курьер. — Благодарю вас за эти новости. Месье дю Лион, простите нас. Нам завтра надлежит выехать поутру.

— Вы ведь едете в Брюгге? — уточнил Гастон дю Лион. — Но у вас наверняка будет время заглянуть в Генаппу? Я уверен, что дофин с радостью примет вас. Деловые известия, и смерть этого бедного мальчика, которого он любил как сына.

— Я сделаю все, что смогу, — пообещал Николас. — Но, полагаю, что обе стороны с честью исполнили обещанное. Месье, позвольте вас поблагодарить.

Негоциант всегда способен понять, когда ему сообщают о завершении контракта. Должно быть, юнец получил более выгодное предложение. Нужно будет предупредить дофина. Интересно, знает ли этот юнец, насколько плох король-отец?

С улыбкой, Гастон дю Лион проводил гостей к двери.

Если бы он пошел с ними и дальше, то наверняка поразился бы при виде того, как стряпчий, позабыв о достоинстве своей профессии, принялся отплясывать прямо посреди улицы вокруг неподвижного, молчаливого подмастерья, под осуждающим взглядом чернокожего слуги.

— Жаак де Флёри! — восклицал Юлиус. — Владыка денежных сундуков! Напыщенный ублюдок, который досуха выжимал своих работников. И даже меня. Использовал эту бедную женщину, чтобы добраться до ее денег. Обращался с тобой, как с собакой. И не говори мне, что это не так. Банкрот! Ты можешь в это поверить?

— Да, — отозвался Николас.

— Ну и? — поинтересовался Юлиус.

Он вновь ощутил раздражение, которое подспудно не оставляло его с того самого дня, как они покинули лагерь Урбино при Сан-Фабиано. Видит Бог, разумеется, он и не ожидал, что Николас вновь примется дурачиться, как в старые добрые времена. Но он также не предполагал, что за восемь месяцев тот превратится в женатого двойника Лоренцо Строцци.

— Полагаю, ты беспокоишься по поводу тех тканей, которые вы отвезли ему, и денег, что он нам должен? — предположил Юлиус. — Ладно, пусть ты не сможешь восстановить красильню в Брюгге, но остается еще Лувен. И кондотта. Нельзя же всегда выигрывать. Боже правый! Да я бы никаких денег не пожалел, чтобы только увидеть лицо Жаака де Флёри. — Он помолчал, взывая к своему воображению. — И наверняка это будет большой отрадой для демуазель. По крайней мере, она теперь избавлена от семейства де Флёри и их мелких пакостей. Ты уже собираешься идти внутрь?

Без единого слова, Николас завернул в ворота постоялого двора. В последних лучах заходящего солнца, там, у коновязи, обнаружилась пара ухоженных лошадей, за которыми ухаживали слуги в ливреях. Упряжь была расшита шелком, а на чепраках и ливреях красовались одинаковые гербы с ястребами и алмазами. Знакомым был и вышитый девиз. Semper — означало «всегда». А «всегда» — означало «Медичи».

— У нас гости, — сказал Николас. — Мы могли бы уйти и дождаться, пока они не уберутся прочь. Но… не знаю. Я устал.

Прежде никому не было дела до того, как себя чувствует Клаас. Он вообще не говорил об этом. Но, разумеется, усталость и лихорадка подкосили его за последние дни, и он должен был беречь силы, если желал и дальше продолжать путь с прежней скоростью. Николас всегда отличался расчетливостью.

Юлиус без особого убеждения отозвался:

— Может, они ждут кого-то другого.

Лоппе, который, похоже, перенес свою способность к чтению мыслей с Феликса на нового хозяина, проскользнул внутрь, а затем вернулся и с недовольной гримасой доложил на том изысканно-отрывистом итальянском, который почерпнул в окружении герцога: гости явились именно к ним, и дожидались наверху, в их собственных комнатах.

Хозяин постоялого двора не мог не проявить почтения к Пигелло и Аччерито Портинари из местного отделения банка Медичи.

— Все равно они не станут ждать весь вечер, — предположил Лоппе. — Я мог бы снять для вас комнату в другом месте.

Он обращался к Николасу. Юлиус заметил, что он, вообще, нередко говорил с мужем своей хозяйки на равных, а вовсе не как положено рабу. Но Николас этого даже не замечал.

— Нет, — объявил тот, наконец. — Нам лучше увидеться с ними. Но ты можешь ложиться спать.

Лоппе не шелохнулся.

— Если час уже поздний для одного человека, то он поздний и для троих. Синьоры Портинари могли бы вернуться завтра.

На сей раз Николас все же взглянул на него, однако не выказал ни удивления, ни досады.

— Нет, — только и сказал он. — Я хочу выехать поутру.

И Лоппе тут же уступил. Он провожал своих хозяев взглядом, пока те не вошли на постоялый двор и не двинулись вверх по лестнице, ведущей к их комнатам. Там, ожидая их без малейших признаков нетерпения, восседал Пигелло Портинари и его брат Аччерито.

Мессер Пигелло в коротком легком платье с низким поясом, скрывавшим основательный животик, сегодня выглядел на редкость бодрым, и даже его костистое длинноносое лицо непривычно раскраснелось. Набивная шапка была украшена золотой брошью с крупным ограненным изумрудом, а на пальцах красовалось больше колец, чем в тот раз, когда Юлиус вместе с Асторре явился в Палаццо, дабы предъявить к оплате герцогскую расписку за кондотту. Прежняя любезная снисходительность теперь сменилась искренней сердечностью. Аччерито, хоть и с брошью поменьше, также казался весьма довольным жизнью.

Юлиус невольно удивился тому, что мессе Пигелло узнал Клааса, того самого парнишку, который привел ему лошадей Пьерфранческо; но тут же вспомнил, что, по словам Феликса, они с Николасом уже с тех пор наведывались к Медичи по неким загадочным деловым вопросам. Тем самым деловым вопросам, к участию в которых Николас приглашал его, но с тех пор так и не возвращался к этому разговору. Без сомнения, оба брата Портинари относились к Николасу как к равному. Они были весьма доброжелательны.