воскликнул Ламмас, когда эта самая голова, соскочив с плеч Джека, застучала по опушке с его неловким «Ой». – Мы имели в виду руку или ногу!

– Если честно, я и собирался отрезать руку, – признался он смущенно, опустив косу. – Просто промахнулся.

– Промахнулся?! Ты с этой косой не одно тысячелетие в обнимку ходишь!

– Я перенервничал! С кем не бывает? Вот и повело маленько…

– Маленько?! Да ты отрубил себе башку!

– Ну не насмерть ведь!

– Разумеется, не насмерть. Ты уже мертв, идиот! – Ламмас раздраженно застонал и схватил Джека за шкирку так, будто боялся, что он взмахнет косой опять и отрежет себе что‐нибудь еще. – Эй, кто‐нибудь, найдите его голову. Где она?

– Здесь, здесь! Мы ее поймали.

Джек совсем не переживал в отличие от братьев. Ему даже помощь, чтоб стоять, не требовалась. Он специально сделал шаг вперед, вырвавшись из хватки Ламмаса, дабы убедиться: действительно никаких особых изменений! Кровь у него, как и ожидалось, не пошла, и боли тоже не было. И, что поразительно, мир не погрузился в кромешный мрак. Он прекрасно видел искаженное лицо Остары и смеющееся, веснушчатое личико Литы, который боролся с его рукой, чтобы тоже посмотреть. Огонь вился, солнечно-оранжевый, и жар его будто до сих пор щипал Джека за лицо. Он втянул в себя воздух по инерции, представил, как морщит нос, и почувствовал глоток прохлады в горле, переспелые ягоды смородины и горечь пепла, которым зябкий ветер рисовал круги, как на песке. Джек даже мог закрывать глаза – точнее, представлять, как закрывает, и действительно ничего после этого не видеть – и открывать их, чувствуя призрачные веки. Он был готов поклясться, что даже голос его звучит, как прежде, может быть, разве что чуть-чуть грудной, утробный, будто Джек нечаянно проглотил его, и рот его теперь спрятан глубже, чем обычно. А голова тем временем, – белокурая, кудрявая, с остекленевшими черными глазами и застывшим на ней удивлением, будто Джек самого себя застал врасплох, – перемещалась из рук в руки, пока Ламмас не протянул ее ему.

– Обратно надевай, дурень.

– Хм.

– Что «хм»?

– Не хочу.

– Что?

– Вам ведь все равно часть меня нужна, так? – задумался Джек, постучав пальцами по своей шее под кадыком, раз у него теперь не было подбородка. – Зачем еще что‐то отрезать, если голова уже готова? Она ведь тоже подойдет? Или нужна обязательно рука?

Братья переглянулись между собой в третий раз. Кто‐то так, будто собирался предложить проверить, в себе ли Джек находится; а кто – с любопытством, как и он, или с сомнением. Ламмас что‐то замычал, обхватил отрубленную голову, как слишком большое яблоко, и поднял на уровень своих глаз. Белокурые волосы Джека, развеваясь от ветра, случайно переплелись с волосами его, морковно-рыжими. Казалось, золото в пламени тает.

– Это даже лучше, чем рука, – признал вдруг он, рассмотрев ту со всех сторон. – Так Колесо точно не вернет тебя назад. И можно передавать голову друг другу, как фонарь, удобно носить с собой… Но вот как ты будешь жить без головы среди людей – вопрос. Разве план заключался не в том, чтобы ты был счастлив?

– А я что, не могу быть счастлив без головы? – весело отозвался Джек и махнул рукой. – Меня не очень‐то интересует, что люди обо мне скажут, если ты беспокоишься об этом. Эти люди когда‐то сожгли нас на костре. Так что пусть думают, что хотят, второй раз убить меня все равно не смогут. А мне и так нормально, честно!

– Уверен?

– Уверен.

– Ну, как хочешь, – сдался Ламмас и перехватил его голову поудобнее под мышку. Он никогда особой принципиальностью не отличался, а сентиментальностью и мягкосердечием, которые бы не позволили ему так бессовестно распоряжаться головой Джека, и подавно. Потому, коль тот сказал, что хочет так, значит, и вправду хочет. За это Джек Ламмаса больше всего любил – за то, что понимал, не осуждая и не спрашивая. – В конце концов, мы планируем приглядывать за тобой первое время, поэтому, если что пойдет не так, в любой момент сможем вернуть ее тебе назад, – веско заметил тот. – И попробовать еще раз, по-другому.

Все братья неуверенно кивнули. Джек тоже. Точнее, попытался, забыв, что головы‐то нет, из-за чего шея его смешно согнулась. Лита, наконец‐то отделавшись от Остары, засмеялся, тыча в него пальцем.

– Безголовый Джек, Безголовый Джек!

Джек бы улыбнулся ему, да нечем было. Поэтому он лишь подошел, наклонился и потрепал маленького Литу за его мягкий хохолок, как у того вороненка, которого они вместе выкормили и выходили и который теперь где‐то гулко кричал в лесу и по-прежнему иногда залетал в их хижину, садился на окно и голосил раза в три громче, требуя подбросить объедков со стола. Капризное создание.

– Только нельзя будет ее тушить, – предупредил Имболк напоследок, когда свечу в ладони Джека трепетно вложил, будто новорожденное дитя передал. На ощупь она оказалась холодной, гладкой – и вправду кость. Оставалось сделать лишь пять или шесть шагов до ритуального костра, чтобы зажечь ее и освободиться. – Если затушишь, твоя сила к тебе вернется, понял? Снова станешь ты Самайном, и снова Великая Жатва начнется из года в год. Держись подальше от неприятностей и мертвых. От всего, что может суть твою нечаянно пробудить иль воспоминания. Свеча никогда без твоей воли не угаснет, но стоит тебе только захотеть… Ключичные косточки, знаешь ли, вырывать было неприятно. Так что уж позаботься о ней! Пусть всегда горит, как звезды.

Джек сосредоточенно кивнул, внимая, стараясь запомнить все слово в слово, чтобы хотя бы это не забыть так, как он вот-вот потеряет в глубинах памяти все прочее – свое прошлое, бесконечно кровавое и темное, как та ночь, в искрах которой он родился; свои жатвы, невинных людей, на чьи головы обрушилась жажда Колеса, и свою косу, Барбару, которую ему пришлось взять другой рукой и, на мгновение прижав к сердцу в качестве прощания, передать братьям.

– Но я обещал ее никогда не оставлять… Мне точно нельзя взять Барбару с собой?

– Нельзя. Твое оружие должно вершить твою работу. Без этого никак. Да и мало ты свое обещание исполнял, что ли? Вы с ней знакомы даже дольше, чем мы все с тобой!

– Да, я понимаю, просто…

– С ней все будет хорошо.

– Угу, – кивнул Джек, с трудом разжимая на ней пальцы. – Прости меня, Барбара.

– Стой, стой! Не вырывайся! Слышала, что сказал тебе хозяин? Ты остаешься здесь.

Ей это явно не понравилась – перенявший косу Йоль с трудом удержал ее древко в сжатом кулаке. Он слышал девичьи стенания в том шипении, с которым Барбара пыталась ускользнуть, снова растечься на земле и прильнуть к нему обратно, насильно отделенная от тени Джека. Ее изогнутое лезвие истекало тьмой и роняло капли