— Железный человек, куда крепче моего, — добродушно проворчал я. — Я бы нипочем не отказался от массажа головы.

Она, казалось, не слышала.

— Да. Что меня восхищает в этом человеке — так это здоровье… — Я встал, постанывая. — Во всяком случае, он сумел одолеть эти ступеньки.

— Ты тоже пойдешь спать, Ли? — спросила она, наконец-то удосужившись поворотиться ко мне.

— Попробую. Пожелайте мне все удачи.

Она снова уставилась в лестничный просвет.

— Я к тебе загляну, чуть попозже, — сказала она отрешенно и добавила: — Никак не могу градусник отыскать.

Итак, при всех таинственных БЕРЕГИСЯХ, по-прежнему ухающих-эхающих в моей голове, я торжественно провозгласил, что пришла пора действовать. Завтра начнется «Операция В», обреченная на успех. И пусть я не понимал природы своих колебаний, зато отлично знал, что участливость Вив распадется на части при нечастом ритме моих шагов. Надо ковать железо, пока ртуть горяча. Впрочем, градусник мне для этого не понадобится…

В старом доме шумно даже без телевизора. Дети переговариваются шепотом, дождь, похоже, шепчет им в ответ, но гуси орут во всю луженую глотку, и Хэнку остается лежать и слушать… (Я даже газету не прихватил. Сразу запрыгнул в койку. И уж почти заснул, когда услышал, как Малыш ходит взад-вперед по своей комнате. Слегка покашливает, звук — точь-в-точь такой, как Мозгляк Стоукс тридцать лет придуривается. Я прислушиваюсь, не идет ли еще кто, но эта стая так голосит, что ничего за ней не слыхать. Тысячи и тысячи и тысячи. Летят, летят, летят над домом. Тысячи, тысячи и тысячи. Проламывают крышу, просачиваются сквозь стены, и весь дом полон серых перьев, клювы долбят в уши, орут на меня, хлопают меня крыльями по груди, по шее, по голове, тысячи и тысячи, громче, чем…)

Я проснулся с чувством какой-то беды. В доме темно и тихо, а будильник с подсветкой сказал мне, что сейчас полвторого. Я лежал, пытаясь сообразить, что же меня разбудило. На улице дул ветер, швыряя дождь в стекло с такой силой, что казалось, будто уж старушка-река к нам в гости пожаловала, будто бы этакая огромная и черная водяная анаконда обвивала дом кольцами, стискивала и раскачивала. Но не это меня разбудило: если б я просыпался от каждого ветерка, задувающего в окна, — давно бы уже сдох от изнеможения.

Оглядываясь назад, понять несложно, что это было: гуси разом замолкли. Ни звука, ни крика. И на месте их ора в ночи получилась дыра — словно большая вакуумная бомба в действии: кого угодно разбудит. Но тогда я не сообразил…

Я выскользнул из постели, благополучно не потревожив сон Вив, и схватил шестибатареечный фонарик, что держал в комнате. При такой погодке, решил я, не грех бы фундамент проверить: особенно при том, что перед сном не удосужился. Подошел к окну, прильнул лицом к стеклу и посветил фонариком на берег. Не знаю, зачем. Лень, наверно. Потому как знал, что и в ясный день почти что невозможно разглядеть фундамент из этого окошка, потому что изгородь. Но, наверно, я одурел малешко со всех дел и надеялся на чудо: увижу берег и там все хорошо…

За окном вроде ничего не было, кроме дождя, хлеставшего длинными рваными лоскутами, будто вымпелы ветра. Я стоял, водил лучом туда-сюда, все еще спросонья, как вдруг увидел на улице лицо! Человеческое лицо! Оно парило в пелене дождя, глаза вытаращены, волосы растрепаны, а рот перекошен таким ужасом, будто бедняга уже не одно столетие мыкается по буре, да выбраться не может!

Я не знаю, сколько стоял, завороженный — может, пять секунд, а может и минут — пока не вскрикнул и не отпрянул от окна. И увидел, как лицо передразнило мои действия. Уф! Господи-бож-мой… Всего лишь отражение, отражение — и ничего кроме…

Но, да поможет мне бог, это была самая дикая картина, какую мне доводилось видеть; такого страха я никогда в жизни не терпел. Хуже Кореи. Хуже, чем когда я увидел падающее на меня дерево — тогда я нырнул прямо под него, метнулся, прижался к пню, и дерево обрушилось на пень, словно двухтонный копер, забивающий сваю; пень на добрых шесть дюймов ушел в землю, но спас меня, спас от потерь больших, чем мой завтрак. Тот случай так расстроил меня, что я провалялся пластом целых десять минут. Но, богом клянусь, тот испуг не идет ни в какое сравнение с ужасом при виде этой хари на стекле.

Я услышал, как у меня за спиной заворочалась Вив.

— Что такое, родной?

— Ничего, — ответил я. — Ничего. Просто вообразил себе на минутку, что за мной уже духи пришли. — Я издал смешок. — Думал, достали-таки, демоны. Я выглянул в окошко проверить фундамент — а там этот сукин сын, и лицо такое, будто у смерти на блинах побывал. — Я снова усмехнулся, отвернулся наконец от окна, подошел к кровати, уселся на краешек рядом с Вив. — Да, закадычный мой дружок в ночи. А ты его видела?

Я зажал фонарь коленями, поймал лицом луч, чтоб Вив воочию полюбовалась этим кошмаром, и скорчил ей рожу в окне. Мы расхохотались на пару, а потом она взяла мою руку и приложила к своей щеке, как делала, бывало, когда носила ребенка.

— Ты так ворочался и брыкался. Ты хоть уснул?

— Ага. Наверно, эти гуси в конце концов отчаялись ворваться в дом.

— А проснулся отчего? Погода?

— Ага. Дождь разбудил, наверно. Ветер. Знай хлещет-свищет всю ночь. Черт. И река уж точно поднялась. А ты знаешь, к чему это…

— Надеюсь, ты не собираешься идти проверять? Не все так плохо. Просто ветер задувает — оттого и шум. Не могла она из берегов выйти с вечерней твоей проверки.

— Ага… Только вот не проверял я нынче после ужина, помнишь? У меня ж кость в горле застряла.

— Но когда ты с работы вернулся — все в порядке было. Прямо перед ужином…

— Не знаю, — сказал я ей. — Надо бы проверить. Так надежней.

— Родной, не надо, — попросила она и стиснула мою руку.

— Ай, ладно, пуганые мы ужо! — сказал я, тряхнув головой. — Скорей всего, тут сон еще руку приложил: через него я до страха вызрел, что-то вроде. Опять мне снился этот мой школьный сон, про колледж, помнишь? Только на сей раз я не из-за тупости вылетел, а потому что мама умерла. Прихожу домой после школы и нахожу матушку мертвой, точь-в-точь как в детстве. И картина очень похожая: будто бы застал ее над стиральным корытом, пополам согнутую, а лицо — там. А когда тронул — завалилась набок, рухнула на пол, по-прежнему согнутая, будто замороженная, будто коряга какая. «Вероятно, инсульт, — говорит доктор Лейтон. — Вероятно, удар случился во время стирки, она упала в воду и захлебнулась, не успев прийти в сознание». Хмм… Только в этом сне я уже не малец: двадцать, так где-то мне. Хмм… — Я поразмышлял над этим с минуту, потом спросил Вив: — Как вы полагаете, доктор, я полный шизик?

— Дурачок ты полный. Забирайся ко мне…

— Чуднó, правда… эти гуси — все разом угомонились. Теперь уж подумываю — это-то меня и разбудило.