Домработница уходит из гостиной, и Даниэла продолжает свой рассказ.

– А другая новость, которую я хочу вам сообщить, такая: я узнала, кто папа Васко.

Услышав эту новость, Раффаэлла таращит глаза. Клаудио сглатывает, глотая и второе бенье. А Баби, которая все знает, упивается этой сценой.

Раффаэлла засыпает ее вопросами, она возбуждена до предела:

– А как это тебе удалось? А ты уверена? И это столько лет спустя? А как это было? Это точно он?

Потом она наливает немного воды одной себе и пьет ее, пытаясь успокоиться. А Даниэла тем временем продолжает:

– Так вот, я уверена, и даже он это подтвердил. Я обнаружила это благодаря кое-каким обстоятельствам, которые не буду вам объяснять, но самое прекрасное – в том, что он счастлив быть папой Васко. Он хочет его признать.

Раффаэлла берет кофе, кладет в него сахар и медленно размешивает его ложечкой, обдумывая, что надо сказать дочери. И, наконец, делает выбор в пользу такой фразы:

– Если тебе хорошо, то я за тебя рада.

Но на самом деле ей хотелось бы узнать про этого папу все.

Даниэла ей улыбается.

– Спасибо, мама. Вы только подумайте: в прошлом он пытался со мной сблизиться, но я его оттолкнула. Он и не знал, что я не помнила ничего из того, что произошло. Он очень богатый, но я не собираюсь ни выходить за него замуж, ни просить у него денег.

Раффаэлла перестает размешивать ложечкой, а потом медленно пьет свой кофе. «Это решение она приняла назло мне, а не ради своего сына, она думает так меня наказать. И почему моя дочь так меня ненавидит? Я же ей ничего никогда не делала!»

Даниэла ей улыбается.

– Я хочу, чтобы он понял, что он имеет значение только как папа, и что я самая счастливая на свете женщина потому, что я его нашла. В общем, я вам скажу, кто он: Себастьяно Валери.

Раффаэлла стремительно поднимает голову.

– Себастьяно Валери из компании «Мебель Валери»?

– Да, именно он.

Раффаэлла не верит своим ушам. Это же одна из самых богатых римских семей! Тогда она выпивает последний глоток своего кофе, и, неизвестно почему, он кажется ей не таким горьким.

– Ну и повезло же тебе…

– Для меня Себастьяно всегда будет только папой Васко.

Клаудио смотрит на нее взволнованно, берет ее руку, кладет ее на свою и крепко ее сжимает, улыбаясь.

– Молодец, дочка! Ты особенная.

Даниэле хочется плакать. Она думает о том, как часто ей хотелось услышать эти слова, когда она была маленькой, и когда ей казалось, что эти слова подходят только для Баби, но ей удается сдержать слезы.

– Спасибо, папа.

– Я тебя люблю.

А Раффаэлла берет бенье с кремом и кладет его на тарелку. Потом достает вилку и ищет нож, но находит только большие ножи и потому нервничает. Иман совершила очередную ошибку. На секунду Раффаэлле кажется, что все против нее, что они делают все назло ей. Ну да, как всегда. Трудно найти человека, который делал бы то, что положено, без постоянных напоминаний.

Тереза, сожительница Джорджо Ренци, дома. Она делает вид, будто что-то раскладывает по местам, и тут слышит, как открывается дверь. Она смотрит на часы. 21:48. «Он меня даже не предупредил, он всегда так делает, эта работа отнимает у него все силы».

– Привет, как дела?

Ренци напряжен, но улыбается ей.

– Хорошо, все хорошо.

Тереза подходит к нему, и Ренци совершенно символически целует ее в губы и мгновенно отстраняется, беспокоясь о том, что она может что-нибудь почувствовать – какой-нибудь аромат или то, что эти губы теперь принадлежат не только ей.

– Мы закончили поздно. Знаешь, от этих изменений в «Угадай-ке» у нас теперь куча проблем.

– Я видела того, про кого ты мне говорил. Симоне Чивинини, верно?

– Да.

– Он молодец. Симпатичный и держится гораздо естественней, чем Валли. Мне он нравится больше. Я приготовила фаршированные рулеты в соусе, которые ты так любишь, и салат. Хорошо?

– Отлично.

Ренци идет к холодильнику, открывает его, достает бутылку пива и несет ее к столу. Как и всегда по вечерам, они едят на кухне. Ренци наливает в свой стакан шипучую воду и улыбается Терезе, когда она ставит на стол тарелку. Она отвечает ему улыбкой, но чувствует, что здесь что-то не то.

– Со Стефано Манчини все в порядке?

– Да.

– А ты как себя чувствуешь?

– Хорошо.

«Он отвечает мне односложно потому, что не хочет об этом говорить? Или потому, что он нервничает?»

Потом Тереза садится. С виду Ренци спокоен. Он съедает кусок хлеба и отпивает немного пива. «Он расслабляется, – думает она. – Наверное, у него была куча совещаний, а на них все столько говорят». Тереза кладет ему в тарелку рулет.

– Дать тебе два?

– Да, спасибо.

Тогда она добавляет ему еще один рулет, а он накладывает себе салат и наполняет соседнюю тарелку. Они начинают молча есть. Ренци смакует рулет.

– Вкусные. Получились отлично.

– Лучше, чем в прошлый раз?

– Да.

Тереза улыбается.

– В тот раз ты сказал, что они просто стратосферические. Я еще помню, как ты употребил это слово.

Ренци кивает. В тот раз он еще не познакомился с Данией.

– А в этот вечер они еще более стратосферические.

Она смеется. Он пытается быть остроумным. Ренци говорит что-то еще, но понимает, что слабоват, что это не смешно, что у него не получается. Он не привык к уловкам, лжи и актерству. Ему нравится делать фильмы про то, чего нет, но не играть в них. «С другой стороны, это моя жизнь, я распоряжаюсь ей, как хочу. Разве не так?» Он ест нервно, быстро жует, глотает кусок за куском, смотрит на нее почти исподтишка, гневно. «И как это она не понимает? Тереза должна быть счастлива, что со мной такое случилось. Она должна любить меня так сильно, чтобы понять мое новое, невероятное счастье. Разделить его со мной, вот именно – не быть собственницей, а понять, что я все равно ее люблю, но по-другому. Не так, как эту девушку: она для меня безграничное наваждение, которое все во мне переворачивает». Потом он останавливается. На самом деле его желудок ничего не принимает. Ему даже не хочется больше есть. «Теперь это все мне тесно, слишком тесно. А вот с Данией у меня ничего не вызывает отвращения. Даже все самое грязное, что мы делаем с ней, кажется мне чистым. Со мной никогда такого не бывало». И Ренци кладет нож и вилку, почти бросает их на стол. Тереза даже пугается. Он смотрит на нее и меняет выражение лица. Он больше не может притворяться.