а я его люблю несомненно. Пожалуй, мне совершенно безразличен и этот наивный и глуповатый Остров, и «Histoire contemporaire»[578], но влечет сам France, эта несомненная борьба в себе самом. Стремление, неудержимое притяжение к «зеркальности», к созерцанию, к эстетике старого, старых фолиантов в пергаменте, а вместе желание вырваться из этого, вырваться в наивную общественную борьбу и пр. France иронизирует и наслаждается своими безделушками. И не поймешь, Voltaire это или английский эстет. Все его книги – борьба с самим собою, его наивность и глуповатость – искусственная, а сам он фантаст, роющийся в книжных ларях антиквариев на парапетах Сены. У Франса нахожу что-то свое, совсем близкое – но оно всегда неуловимо и между строк.

4 апреля 1940

Читаю снова, не знаю в который раз, но первый раз систематически «Современную историю» Франса. Когда-то лет 16–17-ти для меня Франс был кумиром, образцом скептика-эпикурейца, с зубоскальством внимающего равнодушно добру и злу. Лет десять тому назад я Франса возненавидел. Показался пустым, ломакой, «пархатым старикашкой», надуманным снобом и эстетом с дешевой политикой (особенно возмутило Revolte des anges[579]). Читаю сейчас с большим интересом (куда с бóльшим, чем Дюма и Конан Дойля). Это уже показательно. Да, зубоскальство по всякому случаю, иногда очень умное, иногда поверхностное. Философия Бержере: жизнь на нашей планете есть «болезненное явление, язва, словом что-то отвратительное, чего не бывает у здоровых и хорошо устроенных звезд».

11 апреля 1940

Читаю «Петербург» Белого во втором варианте. Зачем читаю, не очень понятно. Читал 25 лет тому назад в 1-м варианте этот мучительный кривляческий бред с гениальными пятнами. Много я прочел за 1 ½ месяца в больнице и санатории. Но во всех случаях неудовлетворенность. Во всех случаях срыв и у Heller’a, у Eyth’a, Бенвенуто, Дюма, Конан Дойля, Франса, Сенкевича, Чапыгина; нигде не нашел полного напряжения гения, везде ремесло. Хотел бы это развить, но рука не подымается.

16 января 1942

В детстве не мог читать Майн Рида, что-то отталкивало, читал Дюма и Эмара. А сейчас прочел «Охотников за черепами». Схематизированные до последней черты люди, мало чем отличающиеся от бизонов, коней и антилоп. Краснокожие скальпируют бледнолицых так же, как волки загрызают лошадей и буйволов. Голос расы, голос пола. Все совершенно случайно, и убийство людей так же просто и естественно, как дождь; совсем современный и, пожалуй, самый «глубокий» писатель, в смысле угадывания настоящего и постановки точек над «i». Гитлеризм в миниатюре. Флуктуационизм и материализм. И роман совсем не фантастический, а куда правдоподобнее «Анны Карениной» и «Бесов».

Приложение 3. О книге Томаса Карлейля (1795–1881) «Sartor Resartus. Жизнь и мысли герр Тейфельсдрека» (1831)

«Sartor Resartus» переводится с латыни как «Перекроенный портной». Это книга о книге. Вымышленный английский издатель пытается разобраться в рукописи немецкого философского труда «Одежда: ее происхождение и влияние» и узнать что-то о его загадочном авторе Диогене Тейфельсдреке из города Вейснихтво («Diogenes Teufelsdrökh» можно расшифровать как «Богорожденный Чертов Помет», «Вейснихтво» переводится с немецкого как «Неизвестногде»).

Авторская характеристика книги: «Сквозь несколько небольших отверстий мы могли взглянуть на внутренний мир Тейфельсдрека; его странный, мистический, почти магический Чертеж Мира» (с. 228). Главная идея вымышленной книги Тейфельсдрека многократно приводится в тексте автора-«издателя»: «…в одном этом многозначительном предмете: Одежда, если его правильно понять, заключается все, что люди думали, о чем мечтали, что делали и чем были; весь Внешний Мир и все, что он обнимает, есть только Одеяние, и сущность всякой Науки заключается в Философии Одежды» (с. 79), «…что есть Природа? О, почему не называю я тебя Богом? Разве ты не „живое Одеяние Бога“?» (с. 209), «Долог и полон приключений был путь: от этих, наиболее обиходных, осязаемых Шерстяных Оболочек Человека, через его удивительные Телесные Одеяния и его удивительные Общественные Уборы, вплоть до Одеяния самой Души его Души, до самих Времени и Пространства!» (с. 297)[580].

Многие известные личности на протяжении более чем полутора сотен лет признавали, что книга произвела на них сильное впечатление. Так, например, Х. Л. Борхес (1899–1986) вспоминал, как он был ошеломлен, прочтя в 17-летнем возрасте «Sartor Resartus» – многие страницы из него он запомнил наизусть ([Borges, 2000], с. 104). Карлейлю он обязан тем, что стал изучать немецкий.

Приведенные ниже отрывки из книги выбраны по принципу их сходства или интонационной близости с некоторыми философскими записями из дневников или совпадения некоторых нюансов биографий С. И. Вавилова и Диогена Тейфельсдрека (любовь к книгам, преклонение перед Гете, особая роль матери и т. п.).

Цитаты (орфография частично приведена к современным нормам) даются по изданию: Карлейль Т. Sartor Resartus. Жизнь и мысли герр Тейфельсдрека / Пер. Н. Горбова. – М.: Типо-лит. Т-ва И. Н. Кушнерев и К°, 1904. – 356 с.

«Люди умозрительного склада, – пишет Тейфельсдрек, – переживают иногда периоды, – сладкие, но многозначительные часы размышления, когда с удивлением и страхом ставите вы себе этот неразрешимый вопрос: Кто Я? Что это за существо, которое может сказать „Я“? (das Wesen, das sich Ich nennt?). Мир, с его шумной суетой, отходит вдаль, и, сквозь бумажные обои, сквозь каменные стены, сквозь толстые завесы Торговли и Политики, сквозь все живые и безжизненные покровы (Общества и Тела), которыми окружено ваше Существование, – сквозь все это взор проникает в пустую Глубину, и вы – один на один с Миром и вступаете с ним в молчаливое общение, как одна таинственная Сущность с другой».

«Кто я? Что такое это Я? Голос, Движение, Внешность; – некоторая воплощенная, получившая образ, Мысль Вечного Ума? Cogito, ergo sum. Увы, бедный Мыслитель, это мало подвигает нас вперед. Конечно, я есмь и еще недавно не был; но Откуда, Как, Для Чего? Ответ лежит вокруг; он написан всеми красками и почерками; он произносится на все тоны восторга и воплей в тысячеликой, тысячегласой, гармонической природе; но где тот острый глаз, то чуткое ухо, для которых это Богом написанное Откровение выскажет раздельно свою мысль? Мы пребываем как бы в бесконечной Фантасмагории, в Пещере Грез, – бесконечной, ибо самая слабая звезда, самый отдаленный век лежат не ближе нашего к ее пределам; звуки и многоцветные образы летают вокруг наших чувств; но Его, Недремлющего, Чье творение – и Греза, и Грезящий, Его мы не видим, и даже не подозреваем, кроме редких минут полубодрствования. Творение, скажут, находится перед нами, как великолепная Радуга; но Солнце, ее произведшее, находится сзади нас и скрыто от нас. И в этом странном Сне как цепляемся мы