Герцогская семья жила в старинном особняке, о котором Марте рассказывала бабушка Маргарита:

– Констанца спит в ее бывшей комнате, – поняла Марта, – отсюда бабушка уехала в Кентербери, послушницей, сюда вернулась, пожилой женщиной… – бабушка успела свозить ее в гости к дяде Джону, как Марта называла двоюродного деда. Она хорошо помнила легкого, седоволосого старика, каким он казался Марте:

– Но ему тогда и шестидесяти не исполнилось, как и бабушке, – хмыкнула герцогиня, – было другое время. Прошлым годом Джон отметил полвека, но попробуй назвать его стариком… – ей казалось забавным, что муж, в молодости считавший Вильгельма Завоевателя узурпатором, служит королевской семье:

– Ставь благо государства выше собственного блага, – однажды сказал ей Джон, – монархи приходят и уходят, а Британия неизменна. Все, что я делаю, на благо государства и нашего народа… – в шотландской поездке, как весело признался муж, он проводил время за переговорами с друзьями юношеских лет:

– То есть с бандитами, – хихикнула герцогиня, – они тогда шалили на английской территории. Устраивали пожары, угоняли скот, похищали владельцев имений… – муж пожимал плечами:

– В молодости все совершали ошибки, но что было, то прошло… – Марта присела на низкий подоконник:

– В молодости все совершали ошибки… – она полюбовалась изящным профилем девушки, – ладно, Констанца ничего не знает и не узнает. Филиппо будет молчать, можно не беспокоиться. Надо рассказать ей о медицинской школе, о Салерно. Хорошо, что она говорит на латыни, на итальянском языке… – Констанца собиралась заниматься с профессорами частным образом:

– Девочке всего семнадцать… – дочь прилипла носом к стеклу, – неизвестно, согласится ли Джон отпустить ее из дома, даже с охраной…. – Марта откашлялась:

– Надо поговорить насчет твоего путешествия, милая… – загремев башмаками, Констанца соскочила на стылый пол:

– Едут, – восторженно сказала девушка, – и папа и Маленький Джон. Наверное, они не с пустыми руками дома появятся… – красивые глаза девушки засверкали:

– Интересно, что они привезли. Надеюсь, что новые рукописи… – дочь умчалась в переднюю, оставив после себя аромат горького цитрона. Найдя в конце манускрипта чистые листы пергамента, Марта вернулась к столу. Взяв перо и серебряную чернильницу, невольно перекрестившись, она вывела: «Дорогой Филиппо!».

Перед полыхающим в тесной спальне камином слуги поставили лохань с обжигающей водой. Бархатные шторы вокруг кровати задернули. В постель положили раскаленные медные грелки. На ложе навалили подбитые русским мехом одеяла.

Во многих, даже очень богатых семьях, отцы мылись в одной лохани с сыновьями, матери делили ванны с девочками. Джон усмехался:

– Когда парень малыш, это еще ничего. Но я не собираюсь толкаться локтями, соперничая за место с подростком. В Оксфорде мы спали на одной кровати… – по словам герцога, единственный постоялый двор в городке трещал по швам:

– После Рождества дворяне ринулись привозить детей в университет… – он поскреб намыленную голову, – но еще и университета никакого нет, если быть честным. Только несколько профессоров читает лекции…

Стоя на коленях, Марта терла грубой мочалкой спину мужа:

– Лучше, чем заниматься с домашним наставником, как ты, – заметила она, – рано или поздно король Генрих выдаст им монарший патент на звание университета. Да и ехать больше некуда, если только в Италию, в Болонью… – она знала, что муж никогда не отпустит единственного сына и наследника на континент:

– Он и насчет Констанцы ворчал, но согласился в конце концов. Он напишет его святейшеству и герцогу Сицилийскому, Рожеру… – под рукой герцога Борсы находилось Салерно, – Констанца будет под присмотром… – кроме письма святому отцу Филиппо, главе медицинской школы, Марта посылала весточку жене герцога Рожера, Адели Фландрской. Она не сомневалась, что супруга владыки Сицилии и Апулии начнет осаждать Констанцу, предлагая ей подходящих женихов:

– Наша девочка не промах, – смешливо сказал муж, – она умеет за себя постоять. Ничего, пусть учится… – прозрачные, голубые глаза погрустнели, – в Оксфорде я даже упоминать о ней не стал. Тамошние профессора скорее взойдут на костер, чем прочтут лекцию женщине, пусть и частным образом… – к семнадцати годам дочь знала греческий, латынь, древнееврейский и пяток европейских языков. Домашний наставник Маленького Джона, просвещенный человек, монах из Кентербери, разводил руками:

– Ваши светлости, я больше ничего не могу сделать. Леди Констанца чертит карты и решает математические задачи. Была бы она мужчиной, она бы стала ученым… – Марта велела мужу:

– Поднимайся. Бани у нас нет, в снег не окунуться, но ледяной водой я тебя окачу… – Констанца давно показала родителям проект ванной комнаты, как выражалась девушка:

– Колодец во дворе, – умоляюще сказала девушка, – до реки рукой подать. Трубы, котел, греющийся костром и дренажная канализация. Я все сама выстрою, папа. Еще римляне такое делали, ничего нового… – герцог вздохнул:

– Нас не поймут, милая. Король Генрих моется в лохани, и то не каждую неделю… – девушка сморщила нос:

– Поэтому я не люблю бывать при дворе. Все мужчины, кроме тебя, папа, воняют. Они поливаются восточными эссенциями, чтобы скрыть запах, но не в коня корм… – после крестового похода страну завалили восточными коврами и шелками, ароматическими эссенциями, персидской бирюзой. Аристократы возвращались домой с сундуками золота. Многие привезли и берберских наложниц:

– Мне предлагали приятно провести время, когда я навещал Иерусалим, – усмехнулся Джон, – но я отговорился набожностью… – герцог Экзетер считал крестовый поход пустой тратой времени и денег:

– Про меня судачили, что я трус и явился к шапочному разбору… – муж поехал в Иерусалим по личной просьбе короля Вильгельма Руфуса, – но я не вижу смысла в таких предприятиях, – кисло замечал герцог, – пусть лучше снизят налоги фермерам, вместо того, чтобы облагать людей все новыми поборами… – он подытоживал:

– Хорошо, что Маленький Джон у нас разумный парень. Он тоже не рвется совершать подвиги. Вернее, рвется, но в части законотворчества, а не с мечом в руке… – Марта, впрочем, понимала, что войны сыну никак не миновать:

– Как не миновал ее Джон… – крепко растерев мужа, она укутала его шерстяной робой, – когда он перешел на сторону Вильгельма Завоевателя, ему пришлось сражаться и в Шотландии, и во Франции. Ладно, мальчику пока только пятнадцать лет… – больше у них с Джоном детей не родилось:

– Все считают, что у него куча бастардов в Банбери, но это не так, – весело подумала Марта, – он говорит, что слишком долго меня ждал и не собирается размениваться на пустяки… – впервые она увидела будущего мужа в этом доме почти тридцать лет назад:

– Мы с бабушкой тогда навестили дядю Джона. Он помирился с сыном, наследный герцог вернулся из Шотландии:

– Чтобы на тебя посмотреть, – смешливо признался муж, – когда я получил весточку от папы, я решил, что хватит распрей. Я потерял мать ребенком, другого отца у меня не будет. Какая разница, кто правит Британией, семья важнее. Папа тебя расхваливал, я не мог ему отказать… – Марта хихикала:

– И ты увидел нескладного лягушонка, с торчащими ушами и костлявыми коленками… – герцог отзывался:

– Коленки мне нравятся, как раз в моем вкусе, а уши можно прикрыть платком… – Марта подмигивала ему:

– Но ты не хотел тащить под венец подростка, ты дал мне повзрослеть… – старый герцог, неожиданным образом, дожил не только до свадьбы сына, но и до рождения внучки:

– Через семь месяцев после венчания, но такое случается, – вздохнула Марта, – дядя Джон, хоть и был разочарован девочкой, но виду он не подал… – они никогда не говорили о настоящем отце Констанцы.

Устроив мужа в постели, с горячим вином и миндальным печеньем, Марта позвонила, чтобы унесли лохань. Кровать была такой высокой, что в нее приходилось забираться по приставной лестнице. Обосновавшись под уютным боком Джона, Марта сгрызла печенье:

– Я написала Филиппу, – она помолчала, изучая лицо мужа, – но он благородный человек, он ничего не скажет девочке… – Джон вздохнул:

– Я понимаю. Вы не могли пожениться, он к тому времени стал монахом. И я не имею права тебя винить, мы тогда еще не обручились… – Марта обняла его:

– У нас вообще не было обручения. Вернувшись из Салерно, я через неделю стояла с тобой перед алтарем… – старый