– Все складывается отлично, – заметила она Харелю, – после фабрики, до кольца автобуса, больше остановок нет. В среднем полчаса дороги, я замеряла… – Марта провела полдня, катаясь на автобусе.

За полчаса сеньор Клемент успел представиться ирландской туристке, сеньоре О’Коннор, набожной католичке, бездетной вдове. Он обещал проводить сеньору в центр города на такси. Марта покраснела:

– Не надо, мистер Клемент. Найдите машину, дальше я сама… – сеньор Рикардо и слышать о таком не хотел:

– Он стал совсем южноамериканцем, – подумала Марта, – немец бы не пригласил незнакомую женщину в дом… – она смущенно отнекивалась. Сеньор Рикардо напористо сказал:

– Ничего неудобного. Я угощу вас кофе со сладостями в честь знакомства, вызову такси по телефону… – никому из Моссада, включая Иосифа, не удалось побывать в особняке Эйхмана:

– Значит, у него есть телефон… – Марта ненароком пристроила ридикюль на остром колене, – но до своего крыльца он не дойдет. На конечной остановке нас ждет группа захвата… – она была уверена, что Иосиф доехал до пригорода Сан-Фернандо, где жил Эйхман:

– Доехал и предупредил, что операция продолжается… – ридикюль смял тонкий хлопок платья Марты, обнажив ногу выше колена, в нейлоновом американском чулке. Краем глаза она заметила, что Эйхман облизывает губы:

– Понятно, зачем он зовет меня в особняк, – подумала Марта, – он сказал, что овдовел прошлым годом… – она отогнала от себя мысли о пятилетнем сыне Эйхмана:

– Он мой тезка, – весело сказал сеньор Клемент, – тоже Рикардо. За ним присматривает няня, у себя на дому. Я провожу вас и заберу мальчика…

– Ребенок останется круглым сиротой… – Марта разозлилась на себя:

– В сорок первом году близнецам исполнилось пять лет. Эйхман и его подручные отправили бы Иосифа и Шмуэля в печи, как и миллион других еврейских детей. Нечего его жалеть, он бы тебя не пожалел, … – сунув ридикюль под мышку, она услышала веселый голос Эйхмана:

– Конечная остановка, автобус дальше не пойдет. Прошу вас, мадам… – опираясь на его руку, Марта выпорхнула из салона.

Немногие пассажиры быстро разошлись.

Кольцевая станция, вернее, шиферная будочка, торчала посреди унылого поля. По правую руку стояли бараки автомастерских, дешевые мебельные лавки, помещения оптовых торговцев провизией. Жилой квартал располагался напротив. Оглядевшись, Марта поняла:

– Здесь американские дома, типовые… – она могла начертить примерную схему комнат, но это ей бы не помогло. Держа Эйхмана под руку, Марта примерилась к его шагу:

– Опасно принимать его приглашение, – напомнила себе женщина, – место уединенное, в особняке никого нет. Вдруг он меня узнал, и делает вид, что поверил моей болтовне… – она не могла позволить себе недооценивать Эйхмана, или кого-то еще из подручных Макса. Марта была уверена, что старший деверь не считает ее погибшей:

– В Патагонии он меня не узнал, но Макс умный человек. Он понял, кто прилетал за Теодором-Генрихом, кто появился в Антарктиде… – Марта чувствовала, что Максимилиан выжил:

– Это даже не знание… – она, рассеянно слушала Эйхмана, рассказывающего о работе, – это ощущение, как у зверя. Макс тоже понимает, что я рядом… – ей почти захотелось принюхаться, как волчице:

– Макс отсюда давно улетел, похитив покойного Мишеля. Он бы не оставил следов. Хотя от Эйхмана тоже пахнет сандалом… – аромат пряностей смешивался с запахом яблок. В кармане плаща Эйхман нес бумажный пакет:

– Для сынишки, Рикардо, – улыбнулся он, – в Европе сезон яблок осенью, а у нас весной…

Марта вспомнила темноту заброшенного парадного в Сан-Тельмо, кисловатый запах раздавленных фруктов, теплую кровь, льющуюся по ногам. Рука, с ридикюлем невольно задрожала. Эйхман озабоченно сказал:

– Вы замерзли, сеньора О’Коннор. В нашем климате кардигана недостаточно, ветер с океана весной изменчив. Вам надо выпить горячего кофе… – размотав шотландский шарф, он набросил кашне на плечи Марты:

– Осталось недолго… – Эйхман указал вперед, – мой коттедж. Особняк скромный, но мне и мальчикам хватает… – кроме младшего, Рикардо, остальные сыновья Эйхмана родились в рейхе:

– Старший в университете, младшие в школе… – на беленом крыльце лежал трехколесный велосипед, – это игрушки Рикардо… – служба наружного наблюдения отщелкала целую пленку со снимками дома Эйхмана. Марта понимала, что случится, окажись она внутри:

– Он меня выше на голову и сильнее. Мне нельзя звать на помощь, я здесь с поддельными документами. Но нельзя и позволять ему… – она закусила губу:

– Хотя так было бы удобнее. Потом он проводил бы меня в город. Я бы сделала вид, что хочу продолжить знакомство, позвонила бы из отеля Аврааму, или Коротышке, или хоть кому-нибудь… – Марта искала глазами знакомый опель Иосифа, но поблизости похожих машин не было:

– Поблизости вообще нет никаких машин, – поняла Марта, – что за черт, куда они подевались? Из отеля, пусть и самого дешевого, Эйхмана будет увезти сложнее, чем отсюда. На безопасную квартиру он не пойдет, он не дурак… – делая вид, что греет руку, Марта щелкнула замочком ридикюля. Пистолет спокойно лежал на месте. До калитки с медной табличкой: «Семейство Клемент», оставалось метров двадцать:

– Видимо, Иосиф решил проявить инициативу, – вздохнула Марта, – в конце концов, я не работаю в Моссаде, я не его начальник… – она прижалась к боку Клемента:

– Вы, мой добрый волшебник, сварите мне кофе, – весело сказала Марта, – но я очень проголодалась. Я никогда не пробовала аргентинских яблок… – зашуршал пакет, Эйхман улыбнулся:

– Конечно, сеньора… – красные, желтые, полосатые плоды запрыгали по асфальту, Марта растерянно ахнула:

– Боже, как неудобно, сеньор Клемент. Я сейчас все соберу. Руки замерзли без перчаток… – Эйхман отмахнулся:

– Ерунда. Ничего страшного, вот моя калитка, мы почти дома. Я сейчас… – нагнувшись, Эйхман шагнул ближе к мостовой, за укатившимся в траву яблоком. Бельгийский браунинг уперся в его серый дождевик. Ирландская вдова холодно сказала по-немецки:

– Руки вверх, герр Эйхман. Ведите себя тихо. Я не советую вам предпринимать необдуманных поступков… – в конце улицы появился темный опель с забрызганными грязью номерами.

Марта не успела уклониться. Нырнув на траву, Эйхман сбил ее с ног. Пистолет полетел на асфальт тротуара, она ощутила на лице кисловатое, табачное дыхание. Сильные руки сжали ее горло:

– В опеле могут быть дружки Макса, – подумала она, – мы следили за ювелиром Вебером, но если и за нами следили… – она думала не о себе, а о кузене Аврааме и Шмуэле:

– Работники Моссада сидят на безопасной квартире, за Иосифа можно не беспокоиться, но Авраам и мальчик… – так Марта про себя называла Шмуэля, – очень рискуют, остановившись в обычной гостинице… – разговаривая с доктором Судаковым по телефону, Марта узнавала о невеселых делах, как называл свои обязанности кузен. Авраам попросил посольство не связываться с Лаурой:

– Как ты мне и сказала, – заметил он Марте, – я объяснил, что мы семья, что мы возьмем на себя печальную обязанность… – Марта предложила полететь в Париж после окончания операции. Она услышала в трубке щелчок зажигалки, Авраам отозвался:

– Мы со Шмуэлем все равно не понадобимся, то есть я и раньше не был нужен… – в голосе профессора Марта уловила горький смешок, – мы сами доберемся до Парижа, сами все сделаем… – Авраам добавил:

– Хорошо, когда в семье есть свой священник. Или прелат или раввин… – он помолчал, – может быть, твой Максим станет православным батюшкой… – Марта усмехнулась: «Это вряд ли». Положив трубку, она подумала о Теодоре-Генрихе:

– То есть о Генрихе, – получая открытки от автомеханика Рабе, Марта привыкла к теперь единственному имени сына, – он обиняками пишет, что ходит в подпольную общину, к сестре Каритас… – Марта понимала, как это опасно, но ничего сделать не могла. Было ясно, что, обосновавшись в ГДР, сын не сможет не поддерживать инакомыслящих:

– Но если его выделила Штази, для будущей работы, это опасно вдвойне… – связаться со старшим сыном она никак не могла. В Лондоне Теодор-Генрих ходил в лютеранскую церковь:

– Как его отец, – пришло в голову Марте, – Генрих был верующим человеком, дружил с пастором Бонхоффером. Сестра Каритас католичка, но, наверняка, есть и лютеране, инакомыслящие. Теодор-Генрих