Рудольф. — Он как будто имеет встроенный навигатор в себе и вечно лезет мне навстречу, когда я с тобой. Обычно же он купается рано утром, а тут вылез!

Нэя, радостно смеясь, потёрлась головой о плечо Рудольфа. Франк уже успел отдалиться.

— Я действительно никогда не видела этого Арсения, чтобы близко, — сказала она. — Он какой?

— Да никакой! — ответил он и ловко откусил половину зефира из её руки. — Уж точно невкусный для женщины, у которой есть вкус.

Когда она плавала, как и обычно, не удаляясь от берега, Рудольф наблюдал за нею, не желая лезть в воду. Он пошёл сюда ради неё, а сам отчего-то купаться не захотел. — Ты похожа, если смотреть сверху, на атласно белоснежного лягушонка! — смеялся он, — так забавно гребёшь своими очаровательными лапками и пучишь свои глазки, до жути боясь собственной прыти.

Нэя вылезла к нему, — Ты только и делаешь, что подыскиваешь мне обидные прозвища. — Она легла на его рубашку, лицом к небу, закрыла глаза и тяжело дышала. Плавание давалось ей с трудом. Она действительно до жути боялась глубины. — Руд, давай не будем любить друг друга здесь. Я хочу присвоить тебя там, где стены будут защищать нас, и это позволит мне раскрепоститься в полной мере…

— Как захочешь… — он изучал её настолько голодными глазами, что она улавливала его желание даже через закрытые ресницы, скорее даже кожей. Ей было хорошо и тепло от его любования.

— Можешь тоже меня обозвать, — сказал он. — Я же никогда не препятствую тебе ни в чём. Давай, я не обижусь, — он лёг рядом, едва прикасаясь к ней, как будто боялся, что она растает от его касаний.

— Хорошо. Ты прекрасный истукан, сделанный из чужого звёздного вещества, — сказала она.

— Не то, — сказал он, — не тянет на дразнилку нисколько. Мой инопланетный лягушонок во всём бездарен, кроме своего любовного искусства.

— А та одежда, что я умею изобретать и шить? — спросила она, по-настоящему обижаясь на него. — Помнится, когда-то ты носил изделия, созданные мною. А почему вдруг теперь расхотел пользоваться моим дизайнерским искусством?

— А для чего мне теперь? Ты же любишь меня по любому, в чём я ни будь. Да и надоело мне играться в собственное украшательство. Я же не юноша давно. А что, у тебя многие из здешних павлинов мужского пола рядятся?

— Да, — призналась она, — но не многие. Стесняются приходить из-за того, что у меня слишком много женщин и девушек бывает. А мужчины вообще-то хотят всегда быть выше женских пристрастий к внешним побрякушкам. Но иные приходят со своими жёнами и на ушко просят меня создать им нечто эксклюзивное. Только я не люблю шить для мужчин. Для этого у меня есть особый мастер, по совместительству она же художник по росписи тканей. Я с таким трудом сманила её к себе из лучшего салона в столице. Она очень раздражает мой персонал своим высокомерием, но по счастью не своих клиентов.

— Так вот откуда у нелепого кладоискателя в последнее время такие расписные рубашонки появились! — засмеялся он. — Арсений бродит к тебе в твой питомник по созданию текстильной красоты? Наслышан о том, что сей центр является и генератором порчи местных нравов.

— Догадываюсь, кто тебе о том нашептал! Не иначе Лата-Хонг, пролезающая повсюду своим толстым, а таким извилистым телом.

— Какая Лата? Не помню такой.

— Как же? Эта особа из Администрации уверяет, что является твоей дорогой коллегой. Очень уж любит она за всеми наблюдать, не только служить нуждам корпорации. А ты в вашем «Зеркальном Лабиринте» её самый любимый объект для наблюдения.

— Какой ещё и чей объект? — возмутился он. — Никогда им не был и не собираюсь. Разве Лата толстая? Скорее уж она крупная, да и то лишь в сравнении с тобою. Женщина весьма любопытная и неординарная не только внешне. Смышлёная, завидно-активная, надёжная для тех, чьи задачи и реализует, хотя её чрезмерно грузят всяческой ерундой. Что ещё? Сказать мне больше нечего. Разве что несчастная лично. Ведь она молодая, а уже вдова.

— Ага! Знаешь её? Какая же она молодая? Ты что! Она без пола и возраста. Именно что служебная функция. Бессердечная и железная. Прёт так, если ей надо, что не остановишь ничем.

— Какие они там ни будь, а я вынужден терпеть на своём рабочем месте не только разных, но и разнополых представителей местного человечества. Куда от них спрячешься? Только в подземный город. Ты же терпишь у себя там разную клиентуру. Вынуждена терпеть. И даже улыбаться, и даже служить.

— Я никому не служу. Я работаю ради собственной реализации и преображаю всякого, кто бы ко мне ни явился. Не всегда, конечно, творчески, но всегда добросовестно. Моя работа и мои разработки дорогие, потому я и стараюсь не ронять лица заведения. А лицо это я сама!

— Ну вот, а говоришь, что не знаешь Арсения.

— Ни разу его не видела у себя! — опровергла Нэя. — Наверное, его загадочное столичное увлечение не простая женщина, вот она его и обряжает в рубашки, расписанные вручную.

— А доктора-то кто рубашонками украшает? Разве не ты? Последнее время он стал настоящим женихом, стоящим в преддверии, что называется, вашего Храма Надмирного Света.

— Разве? — без всякого интереса отозвалась Нэя. — Не заметила даже. К тому же все ваши гуляют в свои свободные дни, где им заблагорассудится. Мало ли где доктор принарядился по случаю. Я одна, что ли, мастер на всю Паралею? — Нэя села. Он валялся рядом, подставив свою открытую грудь узорчатому свету, проникающему сквозь прорези узких розоватых листьев туда, где они и лежали.

— Руд, зачем ты бреешь свою грудь? — спросила она.

— Разве тебе нравятся мохнатые особи? — спросил он и перевернулся на живот.

— Ты и не был мохнатым, выглядело очень красиво… Прежде я никогда не видела таких мужчин…не надо брить грудь. Мне нравилось, что ты такой…

— Какой? Не хватало ещё мне быть подобием шерстистого сатира Чапоса… — пробормотал он.

— Я никогда не видела этого… — и опять она не захотела произносить имени Чапоса, — бывшего мужа Эли голым, — она прижала руки к губам, но тут же добавила, — Ты первый озвучил его имя. И что означает определение, которое ты ему дал только что?

— То, что он полу животное, вроде того.

— Ты такой большой и прекрасный, и всё у тебя такое же… Даже не верится, что ты принадлежишь мне… что ты мой полностью.

— Принадлежу тебе? Ну, наверное, какой-то своей частью и принадлежу.

— Почему только частью?

— Да тою самой, которой в тебя и вхожу. Ты думала о том, что мужчина,