ни самой её жалкой малости. Ртом, ноздрями и даже зрением он улавливал в себя чужое искрящееся, любовное силовое поле, но собственное тело оставалось к подобным излучениям не восприимчивым, мертвенно-глухим. Его только что яростно-мерцающие глаза остывали и подёргивались сине-пепельной тоской, плачущим вселенским одиночеством. Он отодвигался всё дальше и дальше в сторону близкого и тайного для всякого входа в скалах, ненавидя само существование человеческого счастья с точно такой же силой, с какой любовники взаимно удваивали его друг для друга. Даже после исчезновения Гелии, с другой уже избранницей Рудольф по-прежнему воспринимался ненавистным соперником. Почему так произошло? Потому что его вина не имела срока давности для Хагора. И Нэя, так или иначе, но станет тем проводником, по которому он свою месть и отправит по назначению.

Уже находясь в скальном и тайном тоннеле, он сквозь расщелину не до конца закрытого и хитро спрятанного входа, смотрел на их последующее купание. Они стояли на мелководье по пояс в воде, и яркая эта вода с пойманными в себя лучами небесного светила слепила глаза Хагору. Он щурился от рези, от ярости, а влюблённые то брызгались, то нежно гладили друг друга. — Ишь, веселится как мальчик! — бормотал Харгор. — Быстро забыл свою звёздную находку, уворованную из-под носа бестолкового Арсения, да зато смял свою собственную необыкновенную судьбу… — Он зажмурился так, что у него заломило в области переносицы. После чего воскликнул, протягивая костлявые руки, обнажившиеся из широких и длинных рукавов, обращаясь к низкому и тёмному своду тоннеля, как к сияющему и безмерно-высокому небу, — Я вижу, я узрел! Не все ещё прежние способности покинули меня! Тебе не будет дано прожить и половины того срока жизни, какой отмерен нынешним землянам, — их жалких полтораста лет. Ты проживёшь лишь чуть больше трети этого срока, вот что говорю тебе я — Хагор синеокий! Я ещё в состоянии прозреть такую малость, как окончание твоей путанной жизненной дороги в инопланетном иллюзорном мире под сиреневыми небесами, куда твой начальник по имени Чёрная Птица заманит тебя! А тебе, моя белая и воздушная птаха по имени «Дарующая любовь», не суждено пережить с ним длительного счастья. Мне не дано, пусть и у других не будет! И там, во мгле кем-то уже и сотворённых лет, тебя, «Дарующая любовь» пташка, не будет с ним. А будет кто-то совсем уже другая, хотя такая же несчастливая… Чирикай, чирикай своим зацелованным клювиком, мерцай белой и налитой грудью, прижимайся к столь же налитому молодой силой и счастливо-удовлетворённому партнёру… А я? Разве я виноват, что мне дарована такая вот художественно оформленная маска, в которой я задыхаюсь? Но как я могу выскочить из этого придуманного, да худо продуманного, навязанного мне образа? Из запутанного вымысла, впихнутого в безразмерную информационную сеть? А ведь и я произрос из того же самого зёрнышка духа, что и вы…

Рассказ Олега с привкусом безумия

В столовом отсеке подземного города все присутствующие там земляне не обратили на Нэю, вошедшую с Рудольфом, никакого особого внимания. Они всего лишь поприветствовали их, и каждый продолжал заниматься тем, чем и занимаются люди в столовой, — ели. Но так было лишь по видимости. Для восприятия их внимания к себе тонкой и впечатлительной гостье было достаточно уловить сам всплеск острого интереса, возникший в глазах тех, кто тут обедали. Вовсе и не надо им всем пялиться на неё в упор, как это свойственно недоразвитым лишь существам.

— Мне всё время казалось, что та чёрная собака и потом продолжала следить за нами, — сказала она. — А всё же, странная какая-то собака. Антропоморфная… и глаза светились. Мне до сих пор не по себе, и будь я там одна, то уж точно умерла бы от ужаса. Я боялась говорить тебе, чтобы не помешать… ты бы опять обиделся.

— Тебя отвлекала какая-то несуществующая собака? Хочешь сказать, что тебе не было хорошо? Тебе было страшно? — он повернул её к себе, затормозив движение, выискивая в её глазах остатки пережитого страха и разочарование после чудесной прогулки. — Когда мы купались, я не видел вокруг ни души.

— Ну вот! Так и знала, что обидишься. Мне было прекрасно с тобою, как и всегда. Только день выдался какой-то странный. Второе привидение встретить в течение одного дня, это уже слишком даже для меня, привыкшей к их посещению…

— Второе? Когда же было первое?

— Так. В лесопарке померещилось утром, когда ты ушёл и бросил меня одну. Я плакала…

— Ушёл, потому что ты того хотела. И кто же померещился тебе в лесопарке? Твой старый защитник что ли прилетал к тебе на крыльях своей любви? Утешал тебя? — это была скорее насмешка, чем шутка, но про крылья он попал в самую точку.

Неподалёку от них обедал Олег. Он не поприветствовал ни Рудольфа, ни Нэю, о чём-то задумавшись. Нэя заметила, что с ним никто не разговаривал, не шутил, как все прочие друг с другом, а сам Олег как-то подчёркнуто одиноко сидел в стороне от прочей компании ребят, пребывающих в очевидном сплочении. Они перебрасывались оживлёнными фразами, перемежаемыми смехом.

— Да, — ответила Нэя. — Именно что на крыльях. Он сидел на вершине дерева, крылья прозрачные, почти призрачные… — она засмеялась, настолько нелепо прозвучало сказанное. Особенно если представить, что на дереве сидел и болтал ногами не маленький Хор-Арх — Знахарь, а строгий и мудрый Тон-Ат в его великолепных дорогих одеяниях. Она впервые задумалась о том, а имелись ли в действительности крылья и у Тон-Ата? Не как часть его физического тела, разумеется, а как чисто техническое приспособление для полёта? Она такого не видела никогда.

— Не сочиняй, — сказал ей Рудольф. — А то я серьёзно озабочусь твоим душевным состоянием, если ты стала видеть сны наяву. Подумай сама, что я должен испытывать, когда едва ли не каждая, встреченная мною женщина ненормальная? Бывают такие странные вещи в жизни совершенно нормальных людей, когда вероятность того или иного явления или события в жизни вдруг перестаёт подчиняться норме и преследует иного человека с каким-то невозможным постоянством…

— А кто же была ненормальной? — сжалась Нэя, вовсе не ожидая, что он ответит, но подумала об Азире.

— Гелия, — ответил он, — реально в конце своей жизни была психически расстроенной.

— Нет, — не согласилась она, испытав почти радость. Имени Азиры произнесено не было. Он не помнил Азиру. Азира была чьей угодно, только не его женщиной. — У Гелии было слабое здоровье, но душа всегда ясная, — произнесла она, раздвинув губы счастливым полумесяцем, и он смотрел на неё так, будто продолжал «зверски