А потом уселся на толстый сук. Нагнулся и стал ремешок у своей бахилы завязывать. Смотрю, а за спиной у него крылья мотаются. Похожие на мыльный пузырь, то есть радужные и тонкие, колеблются от его движений.

— Даже десять добрых дел не искупят одного негодного поступка, — вдруг встряла Нэя, неожиданно для самой себя. — Только целая жизнь, полная добрых деяний, способна что-то исправить.

— Что? — Олег вперил в неё глаза всё с тою же стеклянной и как бы инородной безуминкой в них.

— Законы Надмирного Отца, — пояснила она.

— А! Законы мирового отца? Было бы и неплохо, соблюдай их тут хоть кто. Весь мир был бы наполнен добром, а разве так? — Олег говорил с нею презрительно и грубо, как будто именно она совершила по отношению к нему некую мерзость.

— Дальше-то что? — так же грубо одёрнул его Рудольф. — Или твой тролль является только мыльным пузырём твоего ненормального воображения?

— Так он свой башмак и не сумел завязать, я его сбил с его ноги. Башмаки кустарные, похожие на те, что пустынные изгои на себе таскают. Я вам принесу для осмотра.

— Не надо! Мне зачем драный башмак какого-то бродяги?

— Странный же случай…

— Дай мне поесть и отдохнуть! — грубо перебил Рудольф, — Что ты всё время цепляешься ко мне с невыносимой какой-то чушью, нисколько не важной, а даже откровенно дурацкой! Может, у вас тут не в записях сбоит, а в головах происходит зависание! Я пришёл обедать, к тому же у меня законные свободные часы. А ты предлагаешь мне всю эту галиматью распутывать! Иди отсюда!

Олег подчинился и ушёл.

— Он не заслужил такого обращения, — подала голос Нэя, — Он же обязан тебе, как главному над ними, доносить обо всех неординарных происшествиях…

— Я лучше знаю, чего он заслужил! Не заметила разве, что он тебе в лицо хамил? Чего ты лезешь тут со своими проповедями к тем, у кого есть свой кодекс поведения. Он самый проблемный тут для меня.

— Разве? А по виду такой сдержанный и, кажется, чистосердечный парень.

— Они все тут кажутся светлоликими детьми, а в действительности, сама же слышала, им что зверя какого сбить с огромного дерева, что человека, которого он троллем обзывает, чтобы человеком не считать, одно и то же.

— Ты и сам иногда так говоришь.

— Говорю, а не пуляю в них, пусть и из защитного только, а оружия, с целью сшибить их с ног или с макушки колоссального дерева уронить вниз. Ясно же, что любой бы расшибся. Не знаю уж, что за чудо спасло того акробата, при условии, что там нечто и было. Защита должна применяться лишь при угрозе жизни. А тот Соловей — разбойник чем ему угрожал? Наоборот, ягодки ему вниз скинул.

— Что за имя ты употребил?

— Сказочное, поскольку Олег решил рассказать тебе сказку, чтобы у тебя был хороший аппетит. Как детям рассказывают же сказки для того, чтобы они хорошо ели. Нисколько не сомневаюсь, что ты сильно ему нравишься, вот он и придумал на ходу чушь, чтобы возле тебя задержаться и поглазеть в своё удовольствие. Поэтому я и разозлился, — Рудольф засмеялся, полез целоваться, давая понять, что Олега с его «сказкой» пора забыть. В помещении уже никого не было, кроме них двоих. Нэя с готовностью ему ответила.

— Почему другие ребята не любят Олега? — она опять вернулась к обсуждению Олега. — Он показался мне таким одиноким, хотелось погладить его по голове и утешить.

— Ну да! Может, тебя устроить тут утешительницей страдающих душ вместо нашего бывшего психолога?

— А где ваш тот, кого ты так назвал?

— Он свои обязанности скинул на старого Франка, а сам куда-то убрёл в пустыни.

— Так разве можно?

— Нет, но кто бы стал его удерживать? Он же свободный человек, а не штрафник как те мальчишки, чьи души мучаю здесь я, а они соответственно мою душу терзают с многократным уже усилением. Ведь их много, а я-то один. Одна ты моя отрада…

Обед на троих с Арсением

Они уединилась в самом отдалённом углу помещения возле голографической панорамы окна, якобы выходящего в неизвестную и тоже горную страну. Было даже слышно, как где-то в безмерной и иллюзорной дали журчат недосягаемые водопады, поют нездешние ветра. Нэя полностью ушла в созерцание, скорее даже не подвижной картины на стене, а тех живых и текучих образов, что возникали в пространстве её собственной души.

В столовый отсек вошёл человек. И вместо того, чтобы выбрать любой свободный столик, он зачем-то подсел к ним. Рудольф, уже израсходовав на Олега всё возможное раздражение, молча уставился на не званного застольного гостя. А тот деловито устраивал свой поднос с обедом на их столе в полностью пустой столовой. И что за день такой выдался?

— Соскучился, что ли? — спросил у присоединившегося к ним человека Рудольф.

— Всю ночь и всё последующее утро, и даже часть дня торчал один у себя в лаборатории. Решил вот пообщаться хотя бы во время запоздалого обеда, скорее даже ужина, с коллегой, а то скоро и дар речи утрачу, — ответил человек. Но навязчивостью это было лишь для Нэи, а у них тут царила атмосфера единой и сплочённой семьи. А как известно, своему домочадцу не всегда указывают, куда ему сесть или где прилечь. Столовая являлась зоной именно что домашней простоты и расслабленности. Потому Рудольф и разозлился на Олега, сунувшегося в зоне отдыха со своим донесением по поводу экстраординарного происшествия. Ему и было указано, что для этого существует зона рабочего уже общения.

Нэя видела этого человека раньше, но всё как-то мельком, вдалеке и рассеянным зрением больше, будто некая сила запрещала ей вглядеться в него пристально. А когда он возник вот так близко, она ощутила сильное, а от того непонятное волнение. При всей своей похожести на Рудольфа, — а природа допускает иногда такой загадочный финт, как создание двойников, вовсе не обладающих родством ни в малой степени, хотя и неизвестно, так ли это? — Арсений, даже имея отменный мужественный облик, не обладал мощной лепкой и внутренней силой своего двойника, а потому, если и впечатлял, то вряд ли был способен настолько покорять и… подавлять. Он был очевидно мягкосердечным человеком.

Возникшая реакция была скорее неприятной, а поскольку она его не знала лично, то такое вот его воздействие приписала собственному утомлению от прогулки, плавания, да и всей прочей суеты, начавшейся с самого утра. Ей сильно хотелось кушать. Кроме зефирки доктора, она ничего за весь этот длинный-длинный, нескончаемый день так и не