Антошка в первый миг решил, что это наяву возникла собака Баскервилей. Пискнул и уронил книгу. Пека, упав на пол, мигал и ничего больше не мог выговорить. Лошат­кин шумно дышал, при каждом вдохе на треть увеличива­ясь в объеме.

Потом Лошаткин заулыбался.

– Ну, вот и прекрасненько. Вот и добренько. Здравст­вуй, мой хороший, тебя-то мне и надо… – Потому что всё случилось так, что лучше не придумаешь. Вот он, прямо перед ним, этот птенчик, умеющий творить вещи из пус­тоты! Уж сейчас-то они договорятся!

– Мальчик, ты меня не бойся… Иди сюда…

В крайнем случае можно ухватить мальчишку в охапку, закутать в пиджак, унести в подвал магазина, а там уже не спеша побеседовать обо всем по порядку. Где-то пообе­щать всякие выгоды и радости, а где-то и припугнуть. Этот мальчик не то что нахальный и дерзкий Пека, долго не поспорит. Вон как вытаращился с перепугу и дрожит, будто прутик на ветру.

— Иди сюда, дитятко, – сказал Степан Степаныч со­всем уже сиропным голосом.

Он ошибся. Антошка испугался лишь на секунду. Разглядев, что это не баскервильская собака, а всем известный Лошаткин, Антошка мигом пришёл в себя. И кое-что по­нял. Если не всё, то многое. А поскольку был он по харак­теру уже вполне ново-калошинский мальчишка, то отозвал­ся соответственно:

– Сам иди, если надо. Врывается без спросу да ещё командует!

Степан Степаныч не командовал, а сладко просил. Но сейчас ощутил, как негодование вновь раздувает его. До треска в швах. Он попробовал сдержаться:

– Ай как некрасиво ты говоришь со взрослым… Я же с тобой по-хорошему… Ну иди ко мне.

Но скверный мальчишка в оранжевой майке с чудови­щем не внял доброму тону. Он высунул трубкой язык, а затем сказал:

– Шиш на масле.

Степан Степаныч, тяжело дыша, стянул пиджак и взял его наизготовку. Как для ловли сбежавшего цыплёнка или мыши.

Маленький нахал не дрогнул, только слегка напружи­нил ноги. А растопыренными пальцами рук бессовестно показал дяде нос. Дядя взвыл и кинулся…

Степан Степаныч не учел в этот миг коварства другого скверного мальчишки. Пека успел подставить ногу, и Ло­шаткин полетел головой вперёд.

Это было похоже на удар чугунной груши, которой ло­мают старые дома. Степан Степаныч врезался в стеллаж со всякой аппаратурой, и на него посыпались доски, банки, ящики, приборы и мотки проволоки… Потом выяснилось, что ценные вещи не пострадали, но в этот момент звона и грохота было много.

Степан Степаныч, однако, сидел на полу не больше трёх секунд. Вскочил и вновь кинулся за Антошкой. Теперь Лошаткиным владели уже не коммерческие планы, а без­оглядная злость. Поймать и р-разорвать на клочки!..

Антошка же наоборот – совсем пришёл в себя. Он про­скочил мимо Пеки и крикнул на ходу:

– Рубильник!

Рубильник был выключен. Значит, его следовало вклю­чить! Держась за ушибленную Лошаткиным ногу, Пека на другой ноге допрыгал до щитка. Он понял: Антошка решил превратиться в капельку и ускользнуть в ближайшую щель! Пусть тогда Лошаткин совсем лопнет от ярости! И Пека толкнул вверх рукоятку с красным шариком.

На чердаке в это время творилось невообразимое! В вихрях пыли, мусора и обломков метался по кругу, вдоль стен, Антошка, а за ним – потерявший голову коммерсант. Антошка набирал скорость. Чтобы в решительный момент Лошаткин не успел ничего сообразить и “надавить на тор­моза”. Потому что Антошка вовсе не собирался превра­щаться в Капа! Разве мог он оставить на разгром взбесив­шемуся врагу любимый чердак и не менее любимого Пеку?

Антошка сделал ещё один виток и с размаха влетел в преобразователь. Но не с того конца, с которого влетал, чтобы стать Капом. С другого! Поскольку был он уже маль­чишкой, ничего ему, конечно, не грозило. Как ворвался в биокамеру Антошкой, так Антошкой и вылетел с другой стороны.

Степан Степаныч, полный неудержимого стремления догнать обидчика, ринулся следом. И вошёл в бочку, как поршень входит в трубу. Точно по калибру. Он мог бы да­же застрять, но…

Ощутив обморочную легкость в теле и путаясь в непо­нятно обвисшей одежде, Степан Степаныч Лошаткин выле­тел из бочки и обалдело встал на четвереньки.

Антошка рванул рубильник. Затем на всякий случай выхватил из “Проныры” картонку с программой и сунул под майку.

И не стало обратного пути для Степана Степаныча, ко­торый отныне сделался просто Стёпой.

О горькой судьбе Степана Степаныча, окунувшегося в детство, можно было бы написать отдельную книгу. О его ощущениях, переживаниях, приключениях и сложных от­ношениях с супругой Венерой Евсеевной. Но он всё-таки не главный герой этой повести, и потому ограничимся са­мыми основными событиями.

…Конечно, сперва Степан Степаныч ничего не понял.

Подхватил упавшие брюки и яростно засопел. И увидел, как два отвратительных мальчишки (которым место в спец­школе для юных преступников) нагло хихикают. И даже откровенно смеются. Он шагнул к негодяям, но запутался в обвисшем костюме. Грозно сказал:

– Я с вами разделаюсь!.. – Но получилось испуганно. и… почему-то очень тонкоголосо. Что такое?.. И вдруг до Степана Степаныча дошло! Разом, как удар по затылку! Какая ужасная с ним перемена!

Разве так бывает? Ай…

– Прекратите немедленно! – потребовал он. Тон был грозный, но голос – испуганного пятиклассника. – Пре­кратите сейчас же! Я… в милицию…

А эти двое уже совсем бессовестно: ха-ха-ха!

– Чтобы сию же минуту… назад! – пропищал бывший Степан Степаныч. И сообразил: в самом деле надо назад! В своё прежнее состояние! И суетливо полез в бочку.

Но преобразователь-то был, разумеется, выключен, и Лошаткин вывалился из биокамеры всё в том же виде. Если не считать, что в бочке он окончательно потерял брюки и теперь стоял в мешковатом пиджаке до колен, под которы­ми виднелись обвисшие полосатые трусы. Толстый перепу­ганный пацан;

– Хватит. Я не хочу… – сказал он и вдруг заревел. Это было так неожиданно, что Антошка и Пека даже ис­пугались. И стало им жаль этого Стёпу. Но тут с шумом влезла на чердак вся компания во главе с Маркони.

Долго объяснять не пришлось. Суть событий все ухва­тили сразу. И рассудительный Андрюша сказал ревущему Стёпе:

– Вы же сами виноваты.

Тот пыхтел и размазывал слёзы по пухлым щекам.

– В чём я виноват-то? Предупреждать надо было…

– Про что предупреждать? – не сдержал ехидства Сеня. – Что нельзя совать нос в чужие дела?

– Я не совал, а поговорить хотел… А они… сами до­вели человека, а теперь… – способность рассуждать по-взрослому явно покинула юного Лошаткина. Он опять в го­лос заревел.