На будущее он пригрозил всем, кто без приказа бросится в бой, самыми суровыми карами.

Неудача этого первого штурма тевтонов не смутила. На следующий день они полезли на лагерный вал с трех сторон, но и на этот раз дело решил непрерывный град летевших из-за частокола дротиков. Потери варваров были огромны. Тела убитых на валу лежали грудами.

В связи с этим Маний Аквилий выразил свою озабоченность, что вскоре эти трупы начнут смердеть на солнцепеке.

– В последующие дни к ним прибавятся еще и еще… нам самим придется убирать их или, может быть, предложить тевтонам перемирие, с тем чтобы они могли похоронить своих собратьев?

– Сдается мне, что эти дикие варвары не пойдут на перемирие и будут только злорадствовать, когда мы начнем крутить носами от вони, – подумав, ответил Марий. – Что ж! Когда смрад сделается невыносимым и солдаты начнут умолять меня вести их в бой, вот тогда я, может быть, и прикажу выносить знамена.

– А если серьезно?

– Не стоит ломать над этим голову, мой Аквилий! В лагере одних рабов не меньше двадцати тысяч. Двадцать тысяч бездельников, которые только и делают, что жуют даровой хлеб! Они в один день соберут и побросают трупы в Родан. А пока пусть варвары вдоволь налюбуются своими собратьями, устилающими вал.

На третий день тевтоны штурмовали лагерь римлян с утра до вечера. Они разделились на шесть частей, по пятнадцать-двадцать тысяч в каждой, и попеременно бросались на вал с трех сторон. Но все было тщетно. Навстречу германцам железным дождем летели дротики, которые оказались столь убийственным оружием, что всякий раз заставляли наступавших откатываться от укрепленного лагеря. Римляне их не преследовали, подчиняясь приказу своего главнокомандующего. Но даже среди центурионов-примипилов и военных трибунов росло недовольство Марием, запрещавшим вылазки. Как и рядовые воины, они жаждали сражения.

Вечером у Мария попросил приема Квинт Серторий, военный трибун третьего легиона.

Марий хорошо запомнил этого юношу из Нурсии по прошлогодним центуриатным комициям. Он был самым молодым претендентом на должность военного трибуна. Ему не исполнилось еще и двадцати лет. Отбор же был жестким. Достойных соискателей хватало с избытком, особенно из участников Нумидийской войны. Но в большинстве своем они в глаза не видели ни галлов, ни германцев. Серторий же побывал в страшной сече под Араузионом, получил ранение и потом отличился в войне с тектосагами. Помнил Марий и его друга Лабиена, который вырос в глазах избирателей не только за участие в войнах со скордисками, фракийцами, кимврами и тектосагами, но и за проявленную храбрость под стенами Капуи, хотя на подавление восстаний рабов римляне привыкли смотреть с пренебрежением и оттенком презрения. Но времена изменились. В войне с сицилийскими рабами к тому времени потерпели поражения три претора, и конца ей не было видно. В народе говорили, что за победу над таким противником не зазорно будет предоставить победителю овацию, а то и лавры. Лабиен, как и Серторий, получил во время выборов военных трибунов много голосов. Серторий прошел восьмым по списку, Лабиен – десятым.

– Слушаю тебя, Серторий, – усталым голосом произнес Марий, когда молодой трибун вошел к нему палатку.

– Прошу дать мне разрешение проникнуть к варварам и разузнать об их дальнейших намерениях. Я уже приготовил все необходимое для этого… Оденусь по-кельтски и спущусь к ним проверить, как они несут сторожевую службу…

– Что это пришло тебе в голову? – с удивлением спросил Марий.

– Разве тебя не тревожит настроение солдат? Они требуют, чтобы их вели в бой, а мы сидим в осаде. Бездеятельность порождает раздражение, уныние, воины теряют веру в свои силы. Их угнетает неизвестность. Сколько еще нам смотреть на это скопище варваров и выслушивать их оскорбления? Они называют нас трусами, когда на их призывы никто не выходит из наших рядов, чтобы померяться с ними силой в единоборстве. Может быть, узнав что-нибудь об их планах, ты решишься, наконец, ударить по врагу хотя бы в одном месте и…

– Ты хочешь сходить в гости к варварам? – прервал Марий трибуна. – Но для такого дела неплохо было бы знать хотя бы с десяток слов из их тарабарщины.

– Я немного знаю язык кельтов, а среди тевтонов их немало. Сам слышал их крики, когда они осыпали нас бранью и вызывали на бой. Кроме того, со мной пойдет один галл, отпущенник. Верный человек. Он оказался не из робких и согласился идти со мной не раздумывая…

– Что ж, удачи тебе, юноша! – подумав, сказал Марий. – Как только стемнеет, я пришлю к преторским воротам своего контубернала, который даст пропуск тебе и твоему храброму галлу.

Серторий возвратился в свою палатку, где его ожидали Лабиен и Думнориг, уже примерявший на себя галльский наряд.

– Что сказал Марий? – спросил Лабиен.

– Все в порядке. Он сам не прочь узнать, что замышляют эти канальи после трех своих бесплодных попыток взять наш лагерь.

– Мы уже говорили с тобой об этом, – сказал Лабиен. – Им ничего не остается, как сделать попытку выманить нас из лагеря. Что если они частью своих сил двинутся прямо на Рим?

– Это и предстоит нам выяснить, – сквозь зубы произнес Серторий и обратился к Думноригу:

– Свой меч можешь оставить при себе, хотя он и испанский. Это не вызовет подозрений, потому что галлы предпочитают сражаться нашими мечами, а не своими, которые выкованы из плохого железа и гнутся при первых же ударах.

– Не знал я, что ты так основательно запасся одеждой варваров, – сказал Лабиен, когда Серторий и Думнориг преобразились в диких галльских воинов.

– Мысль приглядеться к ним поближе возникла у меня еще в Риме, – отозвался Серторий, надевая куртку из медвежьей шкуры поверх кольчуги с медным нагрудником.

Думнориг молча перетянул на поясе браки широким кожаным ремнем.

– Ну, как? Похож? – приладив на голове галльский шлем с оскаленной волчьей пастью, спросил он, повернувшись к Лабиену.

– Не отличишь от самого Тевтобода!

Выглянув из палатки, Серторий сказал:

– Пора! Уже стемнело.

Втроем они пошли к преторским воротам.

Там их ожидали префект ночной стражи и контубернал консула, передавший Серторию и Думноригу таблички с особым паролем для лазутчиков.

– Часовые и дозорные предупреждены, – сказал префект стражи.

– Да сопутствует вам удача, – скрывая волнение, тихо произнес Лабиен.

Серторий и Думнориг спустились вниз к самому подножию вала. В одном месте их окликнул римский дозор. Сказав пароль, Серторий и Думнориг приблизились к дозорным и передали свои таблички декану, который подсказал им, где удобнее пройти через рвы.

Лазутчики, то и дело перешагивая через трупы убитых германцев, спустились с холма. Дальше они пошли через завалы, перегородившие последний ров, заполненный водой. Отсюда накануне тевтоны пытались густой колонной взойти к преторским воротам, но были отбиты с большими потерями.

До восхода луны оставалось не более двух часов. Серторий и Думнориг осторожно шли в сторону мерцавших в темноте огней тевтонского лагеря.

Они вовремя обнаружили вражеский дозор. Это были германцы, переговаривавшиеся между собой на своем каркающем языке.

Тихо обойдя дозор, лазутчики приблизились к первому ряду повозок. Прислушались. Там еще не спали. Слышались женский говор и плач детей. Где-то неподалеку раздавался лязг железа и грубые мужские голоса.

В сплошной стене из повозок разведчики разглядели небольшой промежуток и убедились, что сторожевую службу тевтоны несут очень небрежно. Этот узкий проход никем не охранялся. Серторий и Думнориг бесшумно проскользнули в него и шагах в двадцати от себя увидели окруженный воинами большой пылающий костер. Тевтоны о чем-то громко разговаривали, часто перебивая друг друга и размахивая руками. Рядом с ними у коновязи фыркали лошади.

Сжимая копья в руках, Серторий и Думнориг, никем не замеченные, прошли за второй ряд повозок, быстро обнаружив широкий просвет между двумя большими крытыми повозками, и очутились внутри тевтонского лагеря.

Среди множества костров, у которых сидели и лежали германцы, разведчики почувствовали некоторое облегчение. Здесь можно было не опасаться окликов часовых. Переходя от костра к костру, они прислушивались к людскому говору, пока внимание их не привлекли отчетливо произнесенные кельтские слова.

– Остановимся здесь и послушаем, о чем