Наполеон III чувствовал настоятельную потребность завершить тяжелую и изнурительную войну. Французы составляли основную часть союзных сил, они же и принесли победу в Севастополе. Действовавшая во Франции государственная цензура скрашивала новости и не пропускала материалы в газетах, раскрывавшие подлинные масштабы потерь и условия, в каких пребывали войска на фронте.

Война тяжелым бременем ложилась на государственный бюджет и тормозила развитие экономики. Кроме того, союзники преследовали различные цели в войне с Россией. Британское правительство, возглавляемое Палмерстоном, желало превратить Россию во второстепенную страну, сократив значительно ее территорию на юге (Крым, земли около Дуная и Прута, Северный Кавказ, Закавказье), западе (Польша, Прибалтика) и севере (Финляндия, острова в Ботническом заливе)[1323].

Французские же претензии к России были куда скромнее. Конечно, подсократить Российскую империю в Польше и около Черного моря было бы желательно, но жертвовать и дальше жизнями французов для этого, по мнению императора, было бы чересчур, поэтому яркая французская победа в Севастополе могла бы стать достойным окончанием войны. Франция опять возвращалась на геополитическую карту Европы в качестве главного игрока. Без Наполеона III решать какие-либо вопросы стало невозможным. Чрезмерное ослабление России делало ситуацию на континенте менее предсказуемой и усиливало позиции Великобритании.

«Наполеон III спешил покончить с Восточной войной. — утверждает Дебидур. — Теперь Наполеон III преследовал Австрию и мечтал об умалении этой державы. Но он откладывал на более поздний срок свою месть. В то время он внушал Англии, что необходимо вложить шпагу в ножны. Он говорил, что в случае возобновления войны весной необходимо изменить ее характер и вести от имени национальностей, призвав, например, Польшу и черкесов к борьбе за независимость; в случае же если Австрия будет упорствовать в своем нежелании помогать коалиции, следует обратиться с таким же призывом к Италии и Венгрии. Это было равносильно предложению попросту разрушить Европу. Англия не могла одобрить подобные фантазии, ибо было совершенно ясно, что, если такой план будет принят, Пруссия возьмет сторону России, Наполеон III воспользуется этим предлогом для захвата левого берега Рейна и не пощадит Бельгию. Лондонский кабинет ни в коем случае не хотел присоединения этой страны к Франции. Королева Виктория ответила Наполеону III, что его новые предложения делают по существу невозможным продолжение войны. Она не без колкости упрекала его в непостоянстве. Ввиду этого, еще до окончания Восточного кризиса, создавшего англо-французский союз, можно было предвидеть, что это столь тесное единение недолговечно»[1324].Таким образом, будет недалеко от истины предположить, что после захвата Севастополя французский кабинет был готов предметно вести переговоры с Россией.

Естественно, Россия под руководством нового, более гибкого и либерального, монарха также желала окончания тяжелейшей войны. Страна потеряла уже около 250 тысяч человек убитыми, ранеными и умершими от болезней[1325]. Экономика и финансы были расстроены до предела. В обществе накопились усталость и недовольство. Деревня была разорена, и брожение могло достигнуть взрывоопасного состояния. Отставание от передовых стран Западной Европы становилось угрожающим и ставило под сомнение статус России в качестве великой державы. Требовались усилия для проведения реформ в огромной империи. Вопрос стоял о цене, какую следовало заплатить за мир.

Многомесячная борьба в Крыму дорого обошлась всем ее участникам. Силы были обескровлены. О крупномасштабных операциях речи уже не шло. Год завершился несколькими десантами союзников на Черноморском побережье и захватом русскими войсками мощной турецкой крепости Карс в Закавказье.

Специалисты по истории Крымской войны сходятся во мнении, что к осени 1855 года между Парижем и Петербургом уже были конфиденциальные контакты на предмет открытия переговоров о возможных путях окончания войны. Дебидур говорит, что Россия «желала мира и рассчитывала добиться его на весьма почетных условиях благодаря Франции, которую она надеялась отколоть от коалиции. В Париже у нее были многочисленные и преданные агенты. Госпожа фон Ливен (Дарья Ливен, урожденная Катарина фон Бенкендорф, тайный агент русского правительства в Париже. — Прим. авт.), продолжавшая пользоваться весьма значительным влиянием в дипломатических кругах, немало способствовала эволюции взглядов в пользу России в высших слоях Второй империи.

Представители второстепенных германских государств также прилагали все усилия к примирению Франции с Россией, считая, что это будет для них выгодно. С начала войны защита интересов подданных царя во Франции была поручена саксонскому посланнику барону фон Зеебаху, зятю Нессельроде. Фон Зеебах проявил большое усердие в деле восстановления мира, и благодаря его посредничеству дело царя было почти выиграно в Тюильри. В октябре и ноябре Бейст (Фридрих Бейст, саксонский дипломат. — Прим. авт.) и Пфордтен (Карл Пфордтен, саксонский и баварский политик и дипломат. — Прим. авт.) под предлогом посещения Всемирной выставки прибыли в Париж и воспользовались этим, чтобы настоятельно рекомендовать Наполеону протянуть руку царю»[1326].

Российские исследователи на основе архивных данных полагают, что в конце 1855 года «в политических кругах и великосветских салонах европейских столиц стали ходить слухи, что между Парижем и Петербургом начались какие-то таинственные переговоры. Эти слухи имели под собой реальное основание. Инициатива контактов исходила от французской стороны. После смерти Николая I Наполеон III пожелал, чтобы новый российский государь узнал, как сильно соболезнует император французов по поводу кончины своего „друга“, к кому он будто бы всегда питал самое искреннее уважение. Что касается войны между Францией и Россией, то она явилась результатом драматического стечения обстоятельств, о чем он не перестает сожалеть. Эти чувства Наполеона были переданы через саксонского посланника в Париже Л. фон Зеебаха, зятя канцлера К. В. Нессельроде, в столицу России. Петербургский двор прекрасно понимал, что шаг Наполеона был не простым жестом вежливости. Здесь явно просматривался важный политический подтекст. В свою очередь, Александр II выразил надежду на восстановление мира, добавив, что многое будет зависеть от императора Франции, до сведения которого также довели мнение царя. Однако новая инициатива последовала только после падения севастопольской крепости»[1327].