– Товарищи, нам тоже надо перекрыть перемычки. Тогда можно не торопиться! – закричал он. Люди радостно загундосили, зашевелились. «Это я здорово сообразил».

– Значит, осталось закрыть Восточную и Северную. Западная и Южная уже закрыты. Правильно? Хорошо! Нужны две группы по десять человек и весь инструмент, какой только найдется.

Люди продолжали выжидательно смотреть.

– Ага. Так. С первой группой старшим пойдет Павлов. Со второй – я и… Самохин. Двинули.

Они побежали. За их спинами на-гора пошел третий скип. Северная перемычка, доставшаяся Павлову, была совсем рядом. Восточная – не так близко, и бежать туда пришлось против течения. Когда добрались, вода была уже им по пояс. Перемычка представляла собой громоздкую ржавую железную дверь, предназначенную для того, чтобы наглухо перекрывать штрек. Она была распахнута настежь.

– А ну, навались!

Створка не шелохнулась. Двое добровольцев молча повернулись и побежали назад. Вода сбивала с ног, руки и ноги сводило от холода. Оказалось, что створка забучена. Они принялись отгребать нанос ломами и лопатами. Поток вырывал лопаты из рук. Сашок и кто-то еще ныряли с головой и отталкивали в сторону глыбы породы. Фонари все, кроме самохинского, погасли. Створка наконец поддалась. Навалившись из последних сил, они повернули ее до отказа, но все равно оставалась широкая щель. Еще один из них жалко закричал и убежал в темноту.

– М…, трус! – крикнул ему вслед Сашок. – Давайте с той стороны попробуем.

Они пролезли в щель и, надсадно мыча, закрыли-таки дверь.

– А мы-то? – прозвучал в наступившей тишине резонный вопрос.

– Приоткроем немного!

Легко было сказать, на дверь давила вода. Хорошо лом еще не утонул. Они вылезли по очереди в узкую щель. Вода доходила уже до груди и с шумом врывалась вслед за ними. Потянули. Створка опять почему-то не хотела закрываться. Сашок взял у Самохина лом и полез в щель.

– Ты чего? Сдохнешь!

– Ни …! Я тут один справлюсь и выйду через вентиляционник. А вы идите, ничего…

– А, ну тогда счастливо тебе, – шестеро мужиков ухватились за скобу и потянули дуру на себя.

Сашку удалось. Дверь закрылась. Слышно было, как он скребет по ней ломом. Самохин двумя ударами подвинул засов и запер ее.

– Счастливо! – крикнул он еще раз, оглянувшись на шершавую рыжую поверхность. – Беги давай оттудова! – и сам поспешил вслед за остальными на руддвор. Опасность миновала.

Наверху у копра собралась вся шахта. Подъехала уже и «скорая».

– Все вышли? – схватил Самохина за рукав Смирнов.

– Все.

– Точно все?

– Да все, товарищ директор, – ответил стволовой, сам поднявшийся на последнем скипе, – подвезло нам.

– Все, кроме Белоконя.

– Сашки? Как? Почему? Что с ним, говори! – закричали сразу несколько человек. Громче других был голос Ваньки Кондратова.

– Да ничего особо. Он сейчас по второму вентиляционнику подымается, так вышло.

– Он же обвалился, нету там никакого выхода, – прошептал Ванька.

– Тогда, значит, …ц ему. Это главный инженер виноват. Ходок обвалился, перемычка забучена, насосы не действуют ни …! Я ему этого так не спущу, я на бюро райкома вопрос поставлю! – брызгая слюной, разорялся Самохин.

Вокруг было глухо, темно и промозгло. В небе ничего нельзя было разобрать, но остро чувствовалось, что оттуда вот-вот опять польет. Единственная лампочка над дверью в станционное здание выхватывала пятно истертого до дыр асфальта. Далеко на путях желтел фонарь семафора. Вот он перемигнулся на зеленый – приближался поезд. Прямо на перроне стояли рядом две «Победы» и вальяжный, специально пригнанный из области ЗИМ. Водитель последнего спал, откинув седую голову на синюю бархатную спинку сиденья, в приоткрытом его рту щерились редкие изъеденные зубы. Шоферы «Побед» курили, облокотившись на капот одной из них. Внутри другой чернели силуэты мужчин в низко надвинутых шляпах. По всей видимости, встречали крупного начальника.

Темноту проколола яркая точка. Увеличиваясь вначале едва заметно, потом – все быстрее, она обернулась прожектором приближавшегося паровоза, а затем и самим паровозом, длинным, мощным, маслянистым, оглушительно шипевшим и визжавшим тормозными колодками. Его черная туша стремительно пронеслась мимо встречавших, но состав замедлял уже ход и вот, конвульсивно дернувшись напоследок, перед ними остановился мягкий вагон. Окна его были темны и зашторены, поезд спал. Задняя дверь вагона со скрипом приоткрылась, наружу высунулась кудрявая, как пудель, проводница с непременными флажками в руке. Без интереса взглянув на автомобили, она нагнулась и с усилием отбросила площадку. За ее спиной обозначились двое мужчин средних лет, оба в импортных серых плащах и серых же фетровых шляпах. Каждый держал по небольшому чемодану и туго набитому портфелю. Встречавшие оживились. Шоферы «Побед» побросали окурки и приняли чемоданы, водитель ЗИМа проснулся, товарищи в шляпах рассыпались в приветственных выражениях и устремились к приехавшим. Те, мученически улыбаясь, позволили проделать над собой все положенные манипуляции, после чего погрузились в ЗИМ и громко хлопнули дверцами. Привычная ко всему проводница вновь выглянула из вагона со своими дурацкими флажками. Паровоз коротко свистнул, поезд тронулся. Стоянка там была две минуты.

Заместитель министра угольной промышленности СССР Евгений Семенович Слепко полулежал развалившись на заднем сидении лимузина, мчавшегося по тихому ночному городу. Перед отъездом он крупно поссорился с женой, можно сказать, первый раз в жизни, в поезде ни на минуту не сомкнул глаз, и ему было муторно. Сидевший спереди начальник отдела министерства и «правая рука» Слепко, Тимофей Васильевич Бражников из деликатности помалкивал. Мчаться, впрочем, было недалеко. Уже через пару минут кортеж остановился у гостиницы «Шахтер» – единственной в городе.

Евгений Семенович швырнул багаж на диван и, не сняв даже плаща, бухнулся в аляповатое кресло своего отдельного полулюкса. Он отчетливо понял, что совершил огромную ошибку. Нельзя было уезжать вот так, в запале, оборвав спор на полуслове. Теперь оставалось сидеть в этом идиотском кресле, истертом неизвестно чьими задницами, и мучаться. Жизнь летела в тартарары. Все, к чему он привык, считал важным и ценным, все это со страшной скоростью тускнело, выцветало в его сознании, превращалось во что-то ненужное, жалкое и смешное. Зачем было срываться перед самым отпуском в эту, прямо скажем, рутинную командировку, вместо того чтобы просто послать сюда того же Тимоху, ну, и там еще кого-нибудь? Ничего бы не случилось, не исключено, что для дела это было бы даже полезно. На этом месте своего внутреннего диалога, Евгений Семенович изо всей силы ударил кулаком по подлокотнику, вскочил, сорвал шляпу с вешалки и ринулся из номера. Через несколько секунд он вернулся, вытащил из портфеля бумажник и выбежал опять. Ноги сами понесли его на площадь Ленина, к зданию треста, словно не прошло без малого двадцати лет с тех пор, как он трусливо удрал отсюда. Заморосил дождик. Улицы пустовали: ни людей, ни машин. «Фонарные столбы новые! Какие раньше были? Не помню. Дома вроде те же. А здание треста другое. Цвет был кремовый, а теперь – желтый. Имперский стиль, как сказала бы Наташка. Оно было ниже. Ага. Надстроили пятый этаж. И клумбы не было». Он поднялся по широким гранитным ступеням и подошел к дубовым дверям с необыкновенно массивными ручками во вкусе покойного Рубакина. Конечно, по ночному времени двери были заперты. Критически оглядев произведение прикладного искусства, замминистра настоятельно постучал кулаком в филенку. Через некоторое время за стеклом возникла заспанная физиономия в милицейской фуражке. Слепко привычно потянулся ко внутреннему карману пиджака, но внезапно передумал. «Ерунда получится. Еще растреплют, что я ночью прибегал звонить по личным вопросам. Чего доброго, и разговор подслушают». Охранник начал отпирать. Слепко быстро повернулся, сбежал со ступенек и широко зашагал через площадь, чувствуя затылком неприязненный взгляд. Обогнул клумбу. «Наверняка, все еще стоит за дверью и смотрит. На почте должен быть междугородний, если только она работает».