– Они свой выстрел сделали, Шаса. Посмотрим, как они умеют отбиваться.

Шаса принял передачу Блэйна, вытянувшись и стоя в стременах; он подхватил мяч в воздухе и готов был бросить его далеко в поле; австралийцы ринулись к своим воротам, но Шаса повернулся и по высокой дуге отправил мяч прямо под ноги несущемуся галопом пони Блэйна. Этот момент стал поворотным пунктом; после матча они спрыгивали с взмыленных пони и колотили друг друга по спинам, ликующе смеясь и еще не веря в свою победу.

Но торжество сменилось унынием, когда они узнали, что следующий их матч – с аргентинцами.

* * *

Дэвид Абрахамс показал плохой результат в первом предварительном забеге на 400 метров: он пришел четвертым и не попал в число финалистов. В тот вечер Матильда Джанин отказалась от ужина и рано легла спать, зато два дня спустя она сияла, взбудораженная тем, что Дэвид выиграл забег на двести метров и прошел в полуфинал.

* * *

Первым противником Манфреда Деларея стал француз Морис Артуа, ничем не выдающийся боксер своего веса.

– Быстрый, как мамба, смелый, как медоед, – шепнул дядя Тромп Манфреду при звуках гонга.

Хайди Крамер сидела рядом с полковником Больдтом в четвертом ряду и дрожала от неожиданного возбуждения, глядя, как Манфред покидает свой угол и выходит в центр ринга. Он двигался, как кошка.

До сих пор ей стоило большого труда изображать интерес к боксу. Звуки, запахи и картины, связанные с ним, вызывали у нее отвращение: зловоние едкого пота на коже и тканях, звериный хрип и удары кулаков по плоти, кровь, пот, разлетающиеся брызги слюны – все это отталкивало аккуратистку Хайди. Но теперь, среди хорошо одетой, изысканной публики, сама одетая в отличный шелк и кружева, она обнаружила, что контраст свирепой ярости пугает ее, но в то же время привлекает.

Манфред Деларей, спокойный, строгий молодой человек, неулыбчивый и серьезный, слегка неуклюжий в непривычной одежде и смущавшийся в образованном обществе, превратился в великолепного дикого зверя, и та первобытная ярость, что исходила от него, блеск желтых глаз под черными бровями, когда он превратил лицо француза в кровавую маску и заставил его опуститься на колени посреди безупречно белого ринга, привели ее в такое извращенное возбуждение, что она плотно сжала бедра. В паху у нее что-то горячо плавилось, увлажнив дорогую крепдешиновую юбку.

Во власти того же возбуждения она вечером сидела рядом с Манфредом в опере. Героическая тевтонская музыка Вагнера наполняла зал волнующими звуками. Хайди слегка подвинулась на сиденье, задев обнаженным предплечьем Манфреда. Она почувствовала, как он вздрогнул, начал отодвигаться, но остановился. Контакт между ними был легким, как паутина, но оба обостренно сознавали, что он есть.

Полковник Больдт на вечер снова предоставил в ее распоряжение «мерседес». Шофер ждал их, когда они спустились по ступеням оперы. Садясь на заднее сиденье, Хайди заметила, что Манфред чуть поморщился.

– В чем дело? – быстро спросила она.

– Да ничего.

Она коснулась его плеча сильными уверенными пальцами.

– Здесь больно?

– Мышца затекла – к утру все пройдет.

– Ганс, поезжайте в Ханс, ко мне, – приказала она шоферу, и Манфред обеспокоенно посмотрел на нее.

– Мама передала мне одну из своих тайн. Это растирание с дикими травами. Действует волшебно.

Она не знала, сможет ли остаться с Манфредом наедине, не насторожив его, но он без комментариев принял ее предложение. До конца поездки он молчал, и Хайди чувствовала его напряжение, хотя больше не пыталась коснуться его.

Манфред думал о Саре, пытался представить себе ее лицо, но образ, милый и смутный, расплывался в его сознании. Ему хотелось приказать Гансу ехать в Олимпийскую деревню, но не хватало для этого воли. Он знал: то, что они делают, неправильно – нельзя было оставаться наедине с молодой привлекательной женщиной, – и старался убедить себя, что все это совершенно невинно, но вспомнил прикосновение ее руки и напрягся.

– Больно? – неверно истолковала его движение Хайди.

– Немного, – прошептал он; у него перехватило горло.

Самое трудное всегда после боя. После многих часов страшного напряжения и чрезвычайной чувствительности тело начинает играть с ним в дьявольские игры. Он сознавал, что это происходит и сейчас, и от стыда и вины кровь бросилась ему в лицо. Что подумает о нем эта чистая немецкая девственница, если догадается, какой он непристойно гнусно распутный? Он открыл рот, собираясь сказать, что не пойдет к ней, но Хайди уже наклонилась вперед.

– Спасибо, Ганс. Высадите нас на углу и ждите чуть дальше по кварталу.

Она вышла из машины и пересекла тротуар, и Манфреду оставалось только последовать за ней.

В вестибюле было полутемно.

– Прости, Манфред, но я живу на верхнем этаже, а лифта нет.

Пока они поднимались, Манфред успел взять себя в руки. Хайди ввела его в маленькую однокомнатную квартиру.

– Вот здесь я живу, – виновато улыбнулась она. – В наши дни квартиру в Берлине найти очень трудно. – Она показала на кровать. – Садись сюда, Манфред.

Хайди сняла жакет, накинутый поверх платья, и встала на цыпочки, чтобы повесить его в шкаф. Когда она подняла бледные, гладкие руки, ее груди тяжело свисали вперед.

Манфред отвернулся. На стене он увидел полку с книгами; там стоял том Гете, и Манфред вспомнил, что это любимый писатель его отца. Думай о чем-нибудь, приказал он себе, о чем угодно, только не об этих больших заостренных грудях под тонкой белой тканью.

Хайди что-то делала в маленькой ванной: Манфред слышал журчание воды и звон стекла. Она вернулась с небольшой зеленой бутылочкой в руках и с улыбкой остановилась перед ним.

– Сними пиджак и рубашку, – сказала она. Он ничего не ответил. Об этом он не подумал.

– Это неправильно, Хайди.

Она негромко рассмеялась – легко, чуть хрипло – и сквозь смех сказала:

– Не стесняйся, Манфред. Думай обо мне как о медсестре.

Она помогла ему снять пиджак. Ее груди снова свесились вперед и почти коснулись его лица, прежде чем она отступила и повесила на спинку единственного стула пиджак, а несколько секунд спустя – рубашку. Бутылочку она согрела в раковине, и мазь сразу подействовала; пальцы Хайди были искусны и сильны.

– Расслабься, – прошептала она. – Вот, нащупала. Твердый узел. Расслабься, позволь боли уйти. – Она мягко наклонила его голову вперед. – Прислонись ко мне, Манфред. Да, вот так.

Она стояла перед ним, выставив вперед бедра, так что голова Манфреда прижималась к нижней части ее тела. Живот у Хайди был мягкий и теплый, голос звучал гипнотически, и он чувствовал, как от массирующих его тело пальцев распространяются волны удовольствия.

– Ты такой крепкий и сильный, Манфред, такой белый, и крепкий, и прекрасный…