Новый, 1928 год встречали дома. Собрались евразийцы, всем было по возможности весело и спокойно. Больше всех радовалась Аля — она получила в подарок купленное на деньги из Чехии от Анны Антоновны Тесковой чудное серебряное кольцо с камеей, изображающей амура, похожего на Мура. Сам же Мур — столик от Тесковой же. Рождество устроили тоже дома — много гостей, в том числе близкие соседи Родзевичи — Константин Болеславович и Муна. МЦ ходит с ними в кинематограф, с Муной — по магазинам, где МЦ берет подарки своим, а Муна — ему, герою «Поэмы Конца». Каждому свое.

Аля посещает занятия в школе рисования три раза в неделю, для МЦ это означает сокращение ее работы на этот срок: с одиннадцати угра до шести вечера все отдается Муру. Досаждает и неприятность с головой, лечение дрожжами, — три недели мучений.

Одно утешает — Аля способна к рисованию и старается. Вскоре МЦ озаботится переводом Али в Художественную школу-мастерскую Василия Шухаева, поскольку нынешняя школа рисования — «pour dames et demoiselles»[167], ерунда, жалко времени, и перевод состоится.

МЦ не оставила мысль о вечере в Праге. «Неужели не наскребем тысячи крон?» — вопрос к Тесковой.

Десятого января профессор Николай Николаевич Алексеев прочел доклад «Идеократия и евразийский отбор» на заседании парижской группы евразийцев в зале Географического общества на бульваре Сен-Жермен, 184. Алексеев — философ-правовед, заведовал литературной частью отдела пропаганды Добровольческой армии. На следующий день Марк Слоним прочел доклад о молодых писателях за рубежом, устроенный редакцией «Воли России» в «Таверне Дюмениль» на бульваре Монпарнас, 73. В журнале печатались многие молодые писатели русской эмиграции — Г. Газданов, Б. Поплавский, В. Сосинский, А. Ладинский. «Где он их видел??» — вопрос МЦ к Саломее.

МЦ, можно сказать, зачастила на доклады. Пастернаку сетует в письме 1 февраля 1928-го: «Из-за тебя я в первый раз выслушала 1 1/2-часовой доклад о формальном методе, из которого впервые узнала об Опоязе и несбывшемся каком-то Емельке (МЛК), несколько хороших мыслей Шкловского (наследие по линии дяди — племянник: из которого след что Пушкин наследник не Державина. Я: А кого же? — Не исследовано. Сложный узел и т. д. — «А м б негрской крови?» — Он не был негром, а эфиопом)».

Об ОПОЯЗе — Обществе изучения поэтического языка — докладывал Борис Томашевский. МЛК — Московский лингвистический кружок. МЦ произносит «Емелька»: эМэЛьКа. Это два разных направления формальной школы. Виктор Шкловский трактует появление литературных традиций и школ так:

То, что пишет Пушкин про Державина, не остро и не верно. Некрасов явно не идет от Пушкинской традиции. Среди прозаиков Толстой также явно не происходит ни от Тургенева, ни от Гоголя, а Чехов не идет от Толстого Эти разрывы происходят не потому, что между названными именами есть хронологические промежутки. Нет, дело в том, что наследование при смене литературных школ идет не от отца к сыну, а от дяди к племяннику В каждую литературную эпоху существует не одна, а несколько литературных школ. Они существуют в литературе одновременно, причем одна из них представляет ее канонизированный гребень. Другие существуют не канонизовано, глухо, как существовала, например, при Пушкине державинская традиция в стихах Кюхельбекера и Грибоедова одновременно с традицией русского водевильного стиха и с рядом других традиций, как, например, чистая традиция авантюрного романа у Булгарина. Пушкинская традиция не продолжалась за ним, т. е. произошло явление того же типа, как отсутствие гениальных и остро даровитых детей у гениев[168].

Не было ничего странного в том, что МЦ охотно пошла на сближение с формалистами. При известной дистанции, по роду занятий они исходно были, как она любила говорить, одной расы, одних корней. Формалистов в первую голову интересовало новое слово в литературе как таковой, они занимались новым словом, а практика МЦ как раз и есть новое слово. Сошлись и по-человечески. Общались, гуляли, разговаривали. С четой Томашевских — Борисом Викторовичем и Раисой Романовной — были на чаепитии у композитора Сергея Прокофьева, создателя нового слова в музыке и очаровательного человека. Там веселая МЦ, указав на самый изысканный каштановый торт, попросила:

— Дайте мне кусок того… этого… лучшего… Пастернака. Так весь вечер интересный по форме и чудесный по вкусу торт назывался «Пастернаком».

Когда Томашевские уезжали, МЦ попросила передать Пастернаку «привет» в виде портсигара с затейливой застежкой и замечательную зажигалку, которые и будут отправлены Томашевской из Ленинграда в Москву вместе с сообщением о том, как трепетно относится МЦ к поэту и человеку Пастернаку.

Сам Пастернак имел довольно суровое мнение об этой ученой группе: «Вообще формализм есть метод ничегоне-говоренья ниочем».

Первого февраля 1928-го отметили три годика Мура. Через день «Возрождение» дает рецензию на «Версты» № 3, подписанную Н. Дашков (псевдоним Владимира Вейдле): «Два стихотворения («С моря» и «Новогоднее». — И. Ф.) этой поэтессы (я намеренно не говорю поэта, потому что стихи эти — именно дамские стихи) помещены в «Верстах». Они крайне расплывчаты, многословны, написаны не только ни о чем, но и ни с чем. Род кликушества выдается в них за вдохновение и случайное привешивание слова к слову за глубокое сталкивание и срастание слов».

Через пару дней МЦ читает «Федру» в Кламаре, у вдовы Леонида Андреева — Анны Ильиничны. Кламар расположен неподалеку, туда легко дойти пешком, там живет немало друзей, среди них Родзевичи. На читку насобирались свои, в том числе Марк Слоним, хвалили.

МЦ размышляла о Федре[169] еще до октября 1923-го (когда началась работа над «Ариадной»), начала писать 1-ю картину «Федры» — «Привал» — 19 сентября 1926-го, закончила в черновом варианте — 2 ноября 1926 года.

Записи МЦ той поры: «NB! Дать Федру, не Медею, вне преступления, дать — безумно любящую молодую женщину, глубоко понятную. NB! Необходимая линия двух матерей: Пасифая (страсть к Минотавру, к чудовищу) и Ипполита (Антиопа) — ненависть к мужчине». В декабре 1927 года был готов первый беловик в пять картин, но от последней картины МЦ отказалась как от еврипидовского финала, где появляется Артемида, объясняет ситуацию и обещает погибшим отмщение и вечную славу.