Хелена на одно ошеломляющее мгновение почувствовала совершенно иррациональную ревность.

– От тебя ожидается в том числе и… помощь? Когда, скажем, возникнет потребность в мужчинах?

– Нет-нет, – быстро ответил Лудольф, – о чем ты подумала? Только арийцы с расовым статусом AAA или AA могут заниматься таким видом… деятельности. Нет, я должен контролировать строительные работы, выбирать подневольных работников, подписывать формуляры, организовывать меры безопасности и тому подобное. Не волнуйся.

Все еще удивляясь самой себе, Хелена спросила:

– А когда начинается?

– Завтра, – сказал Лудольф. – И я буду отсутствовать как минимум неделю.

В ту ночь Хелена, пока Лудольф совершал свою обычную попытку зачатия, размышляла о том, что она сделает, если забеременеет до того, как ей удастся сбежать. Сможет ли она тогда вообще бросить Лудольфа? Или же, в худшем случае, оставить с ним возможного ребенка?

Нет, ни за что, поняла она, как раз когда Лудольф, задыхаясь, исполнил супружеский долг. Она могла только надеяться, что ее тело продолжит отказываться забеременеть и она не окажется перед подобным выбором.

На следующее утро, после того, как Лудольф уехал со своим сопровождением, она составила список всех, с кем ей приходилось иметь дело в поместье. А потом занялась проверкой всех этих людей.

Конечно же, торопиться было нельзя. Напротив, чтобы добиться надежных результатов, ей придется потратить уйму времени – времени, которого у нее не было!

Не важно. В последующие дни Хелена искала возможности поговорить с глазу на глаз с каждым человеком из своего списка – с каждой помощницей по кухне, каждой горничной, каждым слугой. Не то чтобы ей легко это давалось – личные беседы, если они велись не с близкими подругами, всегда казались ей трудными и неловкими, – но она старалась сделать это настолько хорошо, насколько возможно, чтобы хоть на мгновение возникло нечто вроде доверия или даже симпатии.

Если это удавалось, она всегда спрашивала, немного понизив тон:

– Могу ли я кое в чем вам довериться?

Никто, как она со временем отметила, на такой вопрос не ответил «нет».

Так, кухарке Ильзе она по секрету сообщила, что ей ужасно не нравятся маленькие жареные птички.

С горничной Вильгельминой она простодушно поделилась впечатлением, что предок на портрете над лестницей, Бодо фон Аргенслебен, выглядит так, словно болел сифилисом.

Конюху Йоханнесу призналась, что ужасно боится лошадей.

Сестре Лудольфа Альме доверила тайну – в ее семье есть склонность к алкоголизму, которую тщательно скрывают.

И так далее. Придумывала что-то новое для каждого человека из списка и записывала напротив ключевую фразу. И после каждого своего признания она настойчиво просила: «Только, пожалуйста, не говорите об этом Лудольфу!» И каждый давал обещание.

Только с матерью Лудольфа ей не повезло. Однажды она подкараулила ее, пока та совершала одну из своих одиноких прогулок, но старуха только подозрительно спросила:

– Я вас знаю?

– Конечно, – с удивлением ответила Хелена. – Я Хелена. Ваша невестка. Жена Лудольфа.

– А кто такой Лудольф? – спросила женщина в черном.

– Ваш сын!

– О чем вы говорите? – Старуха замахала палкой так, что можно было испугаться. – Нет у меня никакого сына! Кто вообще станет рожать детей в такое безумное время?

Мать Лудольфа страдает старческим маразмом, поняла Хелена и вычеркнула ее имя из списка. От нее никакой помощи не дождешься.

Теперь она стала ожидать возвращения Лудольфа.

– Я слышал, ты не любишь мясо этих птиц? – говорил он, к примеру. – Жаль. Их легко поймать, и они питательны. Вынужденная мера, конечно, но могло быть и хуже.

На что Хелена заверила, что это недоразумение; просто кухарка так обожает мясо таких птиц, а ей пришлось сказать, что для нее это не самая любимая еда. Ответом Лудольф был вполне удовлетворен, а Хелена при первом удобном случае вычеркнула Ильзу из своего списка.

Когда Лудольф остановился перед упомянутой картиной и сказал, что его предок был известен необычайным здоровьем и, кроме того, всю жизнь был верен своей жене, она вычеркнула горничную Вильгельмину.

Когда Лудольф спросил, не желает ли она научиться ездить верхом, поскольку он знаком с очень хорошим инструктором по верховой езде, Хелена уговорила его дождаться окончания войны и вычеркнула имя конюха Йоханнеса.

А когда Лудольф прямо-таки с возмущением спросил:

– Альма сказала, что в твоей семье были случаи алкоголизма – это правда?

Хелена поклялась, что это всего лишь глупая шутка, и также вычеркнула имя своей золовки.

Игра продолжалась на протяжении нескольких месяцев и закончилась тем, что она вычеркнула все имена из списка. Она не найдет никаких союзников в имении «Аргенслебен». Все обо всем докладывали Лудольфу.

Отчаяние, охватившее Хелену впоследствии, оказалось неожиданно сильным – возможно, потому, что во время многочисленных бесед она переживала минуты откровений и снова начинала надеяться. Она вновь спряталась на кладбище, где могла быть предоставлена сама себе, орошала могилы, обрывала засохшие лепестки и завидовала мертвым, потому что у них жизнь уже позади.

* * *

Однажды к Хелене обратилась служительница кладбища, худая женщина с обветренным лицом, испещренным тысячами морщин, и длинными седыми волосами, собранными на затылке простой резинкой.

– Я часто вас здесь вижу, – сказала она, уперев грязную руку в бедро. – Десятилетиями никто не заботился о могилах семьи, и теперь вдруг вы этим образцово занимаетесь.

Хелена посмотрела на нее с неловким чувством, как будто ее поймали на чем-то запретном.

– Мне больше нечего делать, – призналась она.

– Полагаю, вы жена Лудольфа?

– Да, – сказала Хелена, чувствуя, что ее лицо рассказало женщине всё так же красноречиво, как и та на нее посмотрела.

Но в ее взгляде чувствовалось тепло.

– Я только что заварила себе чай в служебном помещении. Хотите выпить чашечку?

В такой момент и в подобной ситуации устоять было невозможно.

– С удовольствием, – ответила Хелена.

Служебное помещение представляло собой тесное пространство рядом с кладбищенской часовней, сильно натопленное огромной кованой печью, на которой кипел чайник с чаем. На древнем письменном столе стояли телефон и платежное устройство, самодельная полка прогибалась под вековыми, запыленными папками и тетрадями, а оставшееся пространство занимали два стула.

– Мне всегда приходится быть начеку – вдруг они заберут у меня печку, чтобы переплавить в пушки, – сказала женщина, наливая чай из красного эмалированного металлического чайника в две неодинаковые чашки. – Чай я сама смешала из собранных луговых трав. На вкус ужасный, но у меня есть много коричневого сахара.