– Какой идеей? – спросил Витольд. – Идеей чего?

– Не знаю пока, ни «какой», ни «чего». Надо думать, вникать в специфику – искать.

– Ах какая речь! – горячо сказала Лили. – Я уверена, что вы непременно отыщете и идею, и Характер Шефа, эксцеленц! Как же я буду благодарна вам от имени спасенной Суперграндии!

Она так и потянулась к комиссару в порыве предстоящей благодарности; халатик совсем распахнулся. Мегрэ глядел на нее с большим интересом.

Закончив совещание, борцы с хищениями сутей покидали номер. Лили стояла в прихожей, опершись одной рукой о стену, другой о крутое бедро, и на прощальные кивки отвечала улыбкой, в которой сквозил вопрос: как, и это все?.. И каждый, удаляясь, чувствовал себя немного дураком.

Когда же длинным коридором дошли до лифта, издали, от люкса, прозвучало лукавое контральто:

– Monsieur, vous vous-oubliez son pipe![3]

– О, в самом деле! – Мегрэ хлопнул себя по карману, кивнул спутникам, заспешил обратно.

Отдельцы спустились в вестибюль.

– Может, нам его подождать? – предложил Вася.

– Нет, – покачал головой Звездарик, – это займет много времени. Он ничего не забыл. Просто Лили напомнила ему, что он в известной мере француз.

Они вышли наружу, зашагали через пустеющую к ночи площадь. Только башня Ψ-вокзала жила, господствовала над ней, светилась сверху донизу, пульсировала потоками пассажиров. Столбы голубого ионизированного воздуха уходили от вихревых антенн во тьму, указывали направления Ψ-трасс.

– А речь была сильная, – молвил Витольд Адамович.

– Речи – они все сильные, – отозвался Звездарик. – Особенно если товарищ прибыл из Галактического центра.

– Так аппаратуру в люксе-то мадам Лили будем устанавливать, Семеныч? – спросил Витольд.

– Не стоит, – подумав, сказал начальник отдела. – Мы же не собираемся снимать многосерийный порнографический фильм.

Пробные тела в Кимерсвильский ОБХС доставляли в желтом фургоне с надписью «Спецмедслужба». Более ничего привозить не требовалось. ЗУ «некомплектов» соединял с отделом СВЧ-кабель, выведенный на специальный пульт – весьма сложный, занимавший стену в особой комнате. Отсюда и название «стена плача» – в ином варианте «стена воя». Всего хватало, всякое слышалось из динамиков пульта: и плач, и вой, и скрежет зубовный.

…Хотя, как мы отмечали, переработка сутей в Ψ-машине и трансляция их подобны действиям с электрическими сигналами, несущими обычную информацию (слова, числа, изображения), читатель впадет в ошибку, если решит, что это одно и то же. О нет! Психические сути, ингредиенты личности, несут в себе заряд свободы воли, активности, даже регенеративной возбудимости (той, что выражают слова: «А по какому праву вы, милостивый государь?..» – или в наш демократический век: «Шё ты сказал?! Да кто ты такой?!»). Проще говоря, Ψ-сути – это информация, которая даже и в машинных схемах знает себе цену, свои права и может за себя постоять. Поэтому – разовьем аналогию – машинные операции с сутями настолько же хлопотливей переработки пассивной информации, насколько перевозка пассажиров хлопотливее перемещения грузов в контейнерах.

И это еще в нормальных, благополучных случаях, когда пассажиры задерживаются в блоках Ψ-ВМ самое большее на часы (при подборе групп туристов). Злосчастных же «некомплектов» приходилось мариновать, пока разыскиваются недостающие их сути. Представьте себе пассажиров в поезде дальнего, очень дальнего следования, который у последнего светофора перед конечной станцией (когда все оделись, достали чемоданы) стал и ни с места – час, другой, третий… да умножьте это на в тысячи раз большие, чем в обычном мире, скорости реакций и действий каждого в электронной машине, да добавьте самое главное: у каждого чего-то не хватает, и крупно не хватает; но он, естественно, более замечает неполноценность окружающих, а не свою. Вот так – и то лишь отдаленно – можно понять психическую обстановку в ЗУ «некомплектов» и какие там царили нравы.

Пробные тела как раз и предназначались для опроса потерпевших «некомплектов» и контроля их психики. Печальный опыт показал, что некоторые из них, очутившись наконец в теле – не важно, каком и чьем! – ведут себя безрассудно: отказываются покинуть тело после опроса, лезут в драку со служителями и т. п. Поэтому решили: лучше собственными их телами не рисковать – пусть хранятся в анабиозе до полного восстановления личностей. Пробные же тела сдавали напрокат – на дни, на недели за сходную плату – самые кимерсвильские забулдыги; для них это был промысел вроде собирания бутылок.

Наиболее котировались хилые, некрасивые тела и несимпатичные лица, чтобы охотников позариться на них среди «некомплектов» было поменьше. Кроме того, с пробниками в необходимых случаях разрешалось обращаться грубо.

Обычно в желтом фургоне доставляли два пробных тела – второе для запаса, на случай, если первое выйдет из строя. Но сегодня носилки для запасного заняло тело профессора Воронова, которого предстояло вернуть в жизнь. Этот Воронов был весьма хлопотным «некомплектом»: исчезновение интеллекта и специальной памяти об этике и эстетике как-то слишком уж растормозило его мощный дух – он часто скандалил, орал в динамики со стены-пульта: «Требую свободы! Верните мне личность! Верните тело! Долой насилие над личностью! Сатрапы!..» К нему присоединялись остальные, в ЗУ начинался бедлам.

На других носилках лежал ниц прихваченный ремнями пробник – долговязый мужчина с морщинистой шеей, худой настолько, что под кожей выделялись не только лопатки, позвонки и ребра, но и кости таза. Темные волосы на голове окружали аккуратную, как тонзура у католических монахов, плешь.

Сотрудники ОБХС не слишком стремились посещать комнату с выходным пультом ЗУ «некомплектов». Пульт был в максимальной степени оснащен как для общения «некомплектов» между собой и с внешним миром: микрофонами, иконоскопами, так и для их развлечений: электронными игровыми автоматами, проигрывателями, даже имитаторами звуков, видов, запахов. Эти развлечения и общения призваны были разряжать активность и эмоции «некомплектов» – но, к сожалению, отрицательные чувства у них быстрее накапливались, чем расходовались. Пустая комната со «стеной плача» всегда была наполнена перебранками, галдежом. Когда же в ней, в зоне восприятия «некомплектов», оказывался кто-то из отдела, то без высказываний в его адрес – и хорошо еще, если на уровне: «Ишь, ходит! Нажевал рожу на казенных харчах, а мы здесь пропадай!» – не обходилось. Звучавшие в динамиках голоса не были, понятное дело, собственными голосами некомплектных личностей – просто каждая имела свою полосу звуковых частот и модулировала ее смысловыми сигналами. Но этак-то получалось даже обидней. Читатель с этим согласится, если представит на минуту, что выслушивает реплики в свой адрес от автомата с газированной водой.