– Какие установки «катюш» использовались в вашей батарее?

– В 1943 г. мы получили установки на «Студебекерах» и «Джемси» с 16 ракетами. Я должен сказать, что «Джемси» быстро вышли из строя, а вот «Студебекеры» – прекрасные машины, я с удивлением наблюдал за тем, как машина сама себя вытаскивает во время марша через Пинские болота. Вы понимаете, надо было построить гать и пройти через болота на этих тяжелых машинах, которые постоянно застревали. Но «Студебекер» имел устройство, которое позволяло зацепиться за что-либо, и машина сама себя вытаскивала. Это было удивительное зрелище, после чего у меня появилось глубокое уважение к американской технике. Вот то, какие они присылали танки, они по отношению к нашим были слабые, к примеру «Шерман», ну неважные. Все-таки в области танкостроения мы сумели превзойти все страны мира. Я хорошо знаю немецкую технику, я открывал огонь по «Фердинандам», «Пантерам», хорошая техника, но все равно она уступала по ТТХ нашим танкам. Поэтому получилось так, что к концу войны мы имели многочисленную и более совершенную технику, чем Германия, Англия, Франция или любая другая страна. И ее было много, а до Парижа переход небольшой, можно было просто продолжить. Но настолько все хотели мира, что заниматься еще одной войной, нести «свободу» всей Европе не стали, все хотели мира, мира, мира. То же самое получилось с нашей авиацией, мы видели, как штурмовики Ил-2 были снабжены таким же ракетным оружием, как и мы. Это были современные, могучие машины, небо становилось нашим, это тоже мы чувствовали. Также я могу отметить, что усовершенствовались в годы войны артсистемы, они стали более надежными, могли в сражениях артиллерия против артиллерии уже побеждать. Поэтому трудом нашего народа были созданы удивительные виды оружия, для того чтобы добиться победы.

– Не сталкивались с немецкой реактивной артиллерией?

– Сталкивался. Это жалкое подобие, тот же шестиствольный миномет, я же минометчик, просто нет никакого сравнения и сопоставления с «катюшей». Шесть стволов, нет, жалкое зрелище. У меня одна установка имела 16 ракет.

– Рассеивание залпа было велико на ваших «катюшах»?

– Оно зависело от расстояния, если это было 3–4 км, то овал был более кучный, если 7–8 км, то овал получался в два раза больше. Т. е. на меньшие расстояния была большая плотность, поэтому для уничтожения считались оптимальными 3–4 км, иначе получался слишком большой разброс. В целом точность скольжения была незначительная.

– Зенитное прикрытие у вас было?

– Нет, дело в том, что мы сами старались быстро покинуть позиции, вообще командование держало нас в некотором отдалении от фронта, и мы зарывались в землю, поэтому зениток нам не придавали. Они были скорее как средство защиты пехоты, кроме того, каждый солдат был вооружен автоматом, в случае необходимости он представлял боевую единицу. Все солдаты очень хорошо владели оружием и могли создать определенное прикрытие. Когда мы попали в окружение, врылись, танки были без пехоты, так что мы превратились в пехоту. Но там получилось очень интересно, мы шли по одной из параллельных дорог, немцы отступали, они обошли нас и пошли по соседним дорогам.

– Сколько времени нужно для перезарядки «катюши»?

– Мы могли на этой же позиции делать перезарядку, просто нас берегли, потому что мы себя обнаруживали легко с воздуха и нас могли уничтожить. Поэтому нам был отдан приказ покидать позицию после стрельбы, что мы стремительно и делали. Через несколько минут мы были уже в 10 км от позиции. Но происходили ситуации, когда говорили: «Перезарядить!» И мы делали это, на перезарядку уходило немного времени, 16 ракет надо навесить, каждая по 45 кг, машина снабжения подходит, быстро навешивали, всего занимало минуты 3–4, не больше.

– Как организовывался марш ваших батарей?

– Мы много километров намотали на марше. Последовательность была такая: на первой машине ехал всегда я, и в машине шесть человек, все сидели внутри под чехлом или рядом. Внутри машины в кабине можно было спокойно сидеть троим: водитель, старшина и я. Я хочу сказать, что растягивались, восемь «катюш», восемь машин со снарядами плюс две «летучки», получалось 18 машин, а теперь представьте, если расстояние будет 50 м между машинами, то это уже километровая колонна.

– Как часто беспокоила вас немецкая авиация?

– Она всегда беспокоила. Единственное, что ее постепенно стало поменьше, наших самолетов стало побольше, научились отгонять, сбивать. Но я как-то недавно видел фильм о немецких асах, на их счету сотни наших сбитых самолетов. Это были действительно специалисты, и техника у них была несколько выше по уровню, чем наша. В начале войны особенно. Поэтому особый героизм принадлежал нашим летчикам. Они противостояли немцам на нашей технике. Поэтому, конечно, побеждали своим мужеством. Но немецкая авиация становилась к 1944 г. все малочисленнее и играла менее существенную роль. Я видел перелет американских «летающих крепостей». Вот это потрясающее чувство, небо черное, гудит, и попробуй, не уступи такой армаде. Они делали челночный перелет из Франции на Украину, это могучая сила. Конечно, нельзя не признать, что когда появилась американская техника, их самолеты начали бомбить немецкие аэродромы, фашисты стали нас меньше беспокоить.

– Как складывались отношения с замполитами?

– Как командир батареи я не имел никаких заместителей по политчасти. У нас были только полковые работники. Они знали, что я коммунист, отсюда была большая степень доверия. Приезжали, когда мы находились на отдыхе, устраивали политинформации, выступали, говорили об успехах советских войск. В батарее из 83 человек было восемь коммунистов. Нормальные отношения с замполитами, это деловые люди, хорошо знающие дело политического воспитания. Вообще, в части, которые назывались ракетными, не случайные люди попадали, хотя было много национальностей, что вообще характерно для Советского Союза, но в основном были белорусы и украинцы. К политической деятельности я относился спокойно, как к нормальному явлению, нужно людям разъяснять и пояснять многое, что они могут и не понять.

– С особистами не сталкивались?

– А как же, сталкивался. «СМЕРШ» регулярно к нам наведывался, смотрели, спрашивали у меня, я докладывал им о состоянии дел, или политработникам, или им. У меня никаких претензий к личному составу не было, я умел так работать с людьми, чтобы они четко подчинялись. Никто не совершал никаких проступков, которые могли бы вызвать интерес таких органов. Их же интерес я тоже нормально воспринимал, потому что должны быть люди, которые выявляли недругов.

– Женщины у вас в полку были?

– Нет, наш полк состоял только из мужчин. Если нужно было обратиться в санитарный батальон, то мы находились рядом с пехотными полками, у них уже были женщины. В ракетной артиллерии женщин не было. Вот в 959-м стрелковом полку женщины были, вообще, женщины – особые существа, мы не можем не уважать мать, сестру, поэтому было очень уважительное отношение, очень. Многие из девушек, которые служили, были очень мужественными людьми. Кстати говоря, в стрелковом полку я также сделал вывод, что из всех наций самыми мужественными являются евреи. Вы понимаете, я ст. лейтенант, нахожусь на самых передовых позициях, в 200–250 м уже расположены окопы немцев. Между нами – «мертвое» пространство, где могут быть убитые немцы. Был у командира батальона ординарец-еврей, настолько поражал нас своими выходками, он вскакивал на бруствер и играл на шарманке, не боялся немцев, начиналась стрельба, он соскакивал. Много раз он просился сходить к немцам, в одиночку, устроить шорох там. Но никогда не возвращался без трофеев, всегда либо выбитые зубы немецкие, либо часы, либо еще что-то такое. Это была характерная особенность, какой-то у него был интерес, прыгать мужественно и при этом немножко нажиться. Это же надо, убить несколько человек, еще и зубы у них выбить. Кроме того, война Израиля с египтянами показала, что евреи умеют воевать, мужественные люди.