достиг окраин Москвы, был эвакуирован далеко на юго-восток (в Ашхабад) Московский университет, предварительно слитый с Московским институтом истории, философии и литературы, получивший возможность регулярного продолжения и учебного процесса, и исследовательских работ. Нет необходимости пояснять колоссальное значение этого факта и в научном, и в промышленном, и в моральном отношениях. Но в еще большей мере оно возросло в силу решения воссоздать в Москве параллельный университет, значительно повысив все названные аспекты функционирования этого прославленного учреждения. И не последним здесь был моральный фактор: враг — под Гжатском, а Университет растет, функционирует уже в двух центрах, наращивая плодотворность работы.

Опережая события, полагаю возможным подчеркнуть, что основной состав Московского университета вернулся в конце войны в столицу, обогащенный опытом среднеазиатского сотрудничества, и, в свою очередь, позитивно воздействовав на всестороннее развитие научного и образовательного потенциала среднеазиатских регионов.

Такова, как мне представляется, общая логика событий, охвативших Московский университет в конце 1941 — начале 1942 гг. И именно в «воссозданный» после эвакуации основной «ашхабадской» части университет я и поступил по возвращении из госпиталя. Подобное «воссоздание» было делом отнюдь не простым: ведь уехали, в основном, оба состава — и профессорско-преподавательский, и студенческий. По Москве ходил анекдот: «Если военный патруль видит соответствующего возраста человека, его останавливают и спрашивают: «Ты кем хочешь быть в Московском университете — студентом или профессором?». Шутки шутками, но набрали, причем набрали (сужу по гуманитарным факультетам) преподавателей, не уступавших основному составу. Назову хоть часть из них. Начну pro domo suo («за свой дом»). Заведовать кафедрой археологии был приглашен патриарх русской археологии В.А. Городцов, профессор кафедры, уже тогда получивший мировое имя сибиревед, и специалист по археологии Центральной Азии С.В. Киселев. Этнографию возглавил вернувшийся с фронта С.П. Толстов, древнюю историю — блестящий антиковед, но одновременно и создатель целой школы греко-римской археологии, выпускник Бернского университета В.Н. Дьяков, историю западного средневековья — Н.П. Грацианский (злодейски убитый осенью 1945 года), восточного — Б.Н. Заходер, новую историю Запада — В.М. Хвостов, Востока — А.А. Губер, славяноведения — З.Р. Неедлы, народов СССР — И.И. Минц, России — С.В. Бахрушин, Б.Д. Греков, В.Е. Сыроечковский, С.А. Никитин, Н.Л. Рубинштейн, Бушуев и др.

В.А. Городцов (1860-1945)

Читатель сам может судить о научной и учебной компетенции перечисленных только руководящих членов группы историков «воссозданной» и оставшейся в Москве части исторического факультета Московского университета. Список этот может быть значительно продолжен (Д.Г. Редер, С. Лясковский), уже не говоря о блестящих представителях московской классической школы — С.И. Соболевской, Я.В. Лавровском, С.И. Радциге, С.К. Богоявленском[3].

Эти благородные имена лучших представителей столичной интеллигенции навсегда будут связаны и с героической обороной Москвы, и с судьбами Московского университета в целом.

Я безмерно благодарен судьбе за то, что весной 1942 года поступил именно в эту «воссозданную» его часть. Все было еще в состоянии становления, начиная с руководства. Когда я впервые пришел в ректорат в начале марта с заявлением о приеме, ректором был профессор химии Костин, через неделю им стал уже географ профессор Д.П. Орлов.

Первая лекция, выслушанная мной в университете, состоялась в одном из зданий Геофака во дворе Моховой, дом 9. Читал ее доцент Владимир Евгеньевич Сыроечковский, читал замечательно. Внешне он несколько напоминал Я.В. Лавровского: та же внутренняя воодушевленность, те же глубокое проникновение в материал и симпатия к слушателям. Посвящена была лекция городам Северо-Восточной Руси и произвела на меня глубокое впечатление. К сожалению, Владимир Евгеньевич писал редко, но на предельно высоком научном уровне, безусловное свидетельство тому — его превосходная работа «Гости-сурожане». Лекции же его были подлинным подарком судьбы. Отмечу, что родной его брат Борис Евгеньевич, тоже историк-русист, на столь же высоком уровне читал в Госпединституте. К глубокому сожалению, Владимир Евгеньевич прожил очень недолго и был сменен тоже прекрасным лектором Сергеем Александровичем Никитиным.

Первая же лекция по археологии состоялась на следующий день в биологической аудитории на Большой Никитской. И читал ее, как и весь курс «Введения в археологию», Сергей Владимирович Киселев — один из самых ярких и талантливых ученых, прошедших через мою долгую жизнь. Нас свяжут многие годы работы, но поразительное обаяние его, образность мышления и речи я почувствовал при первой же лекции, посвященной крито-микенской культуре. Позволю себе утверждать, что помню ее по сей день. Я тут же представился как будущий (в мечтах) археолог и был вновь поражен открытой благожелательностью и радостным ободрением видного уже археолога. Он возбужденно заявил: «Быть тому! Ведь ты первый оттуда!» (с фронта. — Н.М.). С тех самых пор Сергей Владимирович никогда не говорил мне «Вы». Уже следующую лекцию я слушал у него дома — по соседству с традиционным домом Истфака, в Шереметьевском переулке. Начала формироваться археологическая группа (помимо автора — М.Г. Воробьева, В. Гесслер, О.Д. Дашевская, М.И. Пикуль, В.М. Раушенбах, Ю.E. Чистяков и др.), регулярные занятия с которой, начиная с периода камня, взялся проводить В.А. Городцов.

С.В. Киселев (1905-1962)

VII. Экспедиции военного времени: Москва, Царицыно, Никополь, Пантикапей

Я уверен, что в жизни каждого из членов этой группы времени военного лихолетья, занятия с перешагнувшим за девятый десяток корифеем отечественной науки, признанным классиком русской археологии, явились подлинным событием — одним из тех, о которых рассказывают внукам и правнукам. Мои же отношения с Василием Алексеевичем вообще сложились особым образом, особо позволю себе на них и остановиться.

Впервые я встретился с ним в середине 30-х годов у него дома, куда пригласила меня уже неоднократно упоминавшаяся его ученица Нина Иосифовна Рунина, приведшая нас с Крапоткиным из археологического кружка Дома пионеров. И уже тогда он с поразительными простотой и образностью рассказал нам об археологии, ее открытиях и перспективах («...старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил...»). И вот вторая встреча, через десять лет. Она длилась более двух лет и перешла — при всей возрастной разнице — в подлинную близость. Я несколько позже предельно коротко попытаюсь оправдать столь претенциозные слова, но прежде всего, хотел бы в самой сжатой форме представить фигуру В.А. Городцова такой, какой я вижу ее на фоне отечественной и мировой археологической науки.

История русской археологии знает