– Боже мой! – Дмитрук ринулся ей навстречу. – Люба, здравствуйте! Какими судьбами вы в наших краях?

Пожарская сразу не поняла, что за спектакль? Он же сам её пригласил. Теперь делает вид, что встретил в вестибюле обкома совершенно случайно. Но Дмитрук шёл на амбразуру с открытым забралом.

– Пойдёмте со мной. Я сейчас вас удивлю.

«Нелепость какая-то», – думала Люба, но вслух ничего не говоря, пошла со вторым секретарём.

В своём кабинете Дмитрук усадил девушку в одно из помпезных кресел, между которыми стоял журнальный столик. На стол поставил вазу с фруктами и достал из бара красивый хрустальный графин с напитком кофейного цвета и два бокала.

– Вы, Люба, после премьеры поступили не очень хорошо, – разливая коньяк по бокалам с лукавой улыбкой, говорил секретарь. – Вы нас покинули, даже не попрощавшись. А я ждал.

Пожарская не отвечала. Она начала понимать, куда клонит Дмитрук, но не хотела об этом думать. Владимир Григорьевич протянул Любе бокал, наполненный коньяком.

– Вы меня простите, – сказала Люба, – но я не пью коньяк.

– Вот как? – Дмитрук приподнял брови, – А мне казалось, что служители Мельпомены очень даже любят благородный напиток.

– Служители, может быть, и любят, а я нет, – Люба сказала это жёстко и встала, чтобы уйти.

– Сядьте, пожалуйста, – Владимир изменился в лице. Он присел на край большого тяжёлого стола и нога его нервно затряслась. Вдруг видя, что Люба его не послушалась, он крикнул. – Сядьте на место!

Девушка не ожидала такого. Она медленно, не сводя глаз с Дмитрука, опустилась в кресло. Секретарь подошёл к двери, провернул два раза ключ и убрал его в карман.

– Что это значит? – испуганно спросила Люба.

– Это значит, дорогая моя, что я буду решать, когда вам уходить, а когда сидеть и слушать то, что я говорю. Вот что это значит.

Он подошёл к сидящей неподвижно Пожарской, наклонился и некоторое время смотрел ей в глаза.

– Неужели вы не понимаете, Люба, что здесь и сейчас я могу решить вашу судьбу? Или вы как наивная девочка думаете, что ваш талант может на что-то просто так претендовать в этом мире? Чушь и бред. Мы! Мы сильные и властные люди решаем всё. Кто талантлив, а кто бездарен. Кто достоин, а кто нет. Кто будет обласкан и приближен, а кто сгниёт на задворках. Против этого не надо выступать. С этим надо смириться. Смириться и слушаться меня. Сегодня я определяю твою судьбу.

Люба смотрела на высокого сильного мужчину и понимала, насколько она беззащитна. Он волен делать и говорить всё что угодно. И Пожарская не могла этому что-либо противопоставить. Смириться? Но как? Она к этому не готова. Не к этому она себя готовила.

– Отпустите меня, – жалобно произнесла Пожарская.

– Ха! – Дмитрук увидел испуганные глаза девушки и начал хохотать. Хохотать бесцеремонно и пошло.

– Пожалуйста! Я хочу домой, – по-детски произнесла Люба и её нижняя губа затряслась.

Секретарь перестал смеяться. Он протянул руку и погладил Любу по голове. Дмитрук делал это с вожделением. Люба почувствовала запах мужчины, который возжелал её. Запах этот был ей противен. Люба интуитивно отводила голову в сторону. Тогда Дмитрук вцепился своей сухой клешнёй в волосы Пожарской.

– Противен тебе Володя, да? – процедил он сквозь зубы. – А мне не противно когда ты мною брезгуешь? Сотни девок кругом мечтают меня обласкать, а тебе противно? Раздевайся!

Люба машинально скрестила руки на груди, вцепившись в платье. Давая понять секретарю, что добровольно она не разденется.

– Раздевайся! – продолжал настаивать Дмитрук. – Или ты хочешь, чтобы я тебя раздел?

– Нет! Не надо! – шептала она, вжимаясь в кресло.

Владимир взял её за руки и поднял. Он прижал Любу к себе и стал обнюхивать её волосы, шею, лицо. Девушка дрожала. Руки Дмитрука скользнули по спине к застёжке платья. Он ловким движением расстегнул молнию. Плечи, спина, грудь девушки оголились. Люба плакала, не издавая ни звука. А глаза Дмитрука заблестели. Он даже и не думал останавливаться.

– Ну, – шептал он, гладя хрупкие плечи, – девочка моя. Ну расслабься. Я не сделаю тебе плохо. Я буду любить тебя нежно.

И тут Люба почувствовала, что Дмитрук расслабился. Хватка его ослабла, он перестал злиться. Она посмотрела на окно. Оно было открыто. От улицы пространство помещения отделяет только плотная занавеска. Пожарская не смогла сориентироваться куда выходит это окно, на улицу или во двор обкома. Первую мысль, что надо выпрыгнуть вниз, она отмела сразу. Наверняка высоко. А вот крикнуть в окно – это идея. Вдруг кто-нибудь услышит и среагирует. «Была – не была», – решилась девушка. Люба собрала все силы и оттолкнула Дмитрука. Он отлетел к столу и чуть не упал. На какое-то время секретарь опешил. Этого времени Любе хватило, чтобы подбежать к окну, одёрнуть занавеску и вскочить на широкий, как обеденный стол, подоконник. Внизу был переулок. Прохожих не было, но из-за угла в любой момент мог кто-нибудь появиться.

– Помогите! – крикнула Пожарская.

Владимир Григорьевич побледнел. Люба так хорошо сыграла, что он поверил в то, что внизу есть прохожие и сейчас её увидят. Это скандал. Он попал впросак. Расслабился и пропустил удар. Надо сглаживать.

– Любочка, – голос Дмитрука изменился. Он стал мягким и просящим. – Не надо. Прошу тебя. Вот, смотри.

Владимир быстро достал ключ из кармана и открыл дверь кабинета.

– Ты можешь идти. Я не хотел тебя напугать.

Козыри были в руках Пожарской. Дрожь от страха куда-то ушла. Она стала трезво оценивать своё положение. Что-то нужно было из этого выжать.

– Отойдите от двери, – сказала Люба нарочито громко. Дмитрук отошёл на несколько шагов. – Дальше! Сядьте на своё кресло.

Секретарь повиновался. Он не думал о том, как задержать наглую девчонку. Он думал о прохожих, которые могли уже собраться под окнами и наблюдать за происходящим. От этого Дмитрук беспрекословно подчинялся Любе. А та, не покидая подоконника, вдруг спросила:

– Кто вас надоумил на это? Кто обнадёжил вас?

– Люба, простите! Это на меня что-то нашло…

– Я спрашиваю, – Пожарская начала повышать голос, – кто вас ввёл в заблуждение? Или…

Она не успела договорить, как Дмитрук прохрипел:

– Седов.

– Седов, – повторила Люба. – Как быстро этот мерзавец нашёл с вами общий язык. Поклянитесь, что всё это, – она указала пальцем на кресло, в котором её зажимал секретарь, – останется между нами и никогда не повторится.

– Клянусь, – Дмитрук вымолвил это, даже не задумываясь. Он хотел, чтобы всё быстрее закончилось. Он думал только о людях, которые могли быть внизу.

Пожарская повернулась и обратилась к воображаемым прохожим:

– Граждане, всё нормально, расходитесь.

Как она покинула здание обкома, Люба не помнила. Она бежала очень долго. Потом села в трамвай и поехала к тётушке. Больше поделиться ей было не с кем. Маргарита выслушала племянницу, чертыхнулась и, закурив свою любимую «Герцеговину флор», задумалась. Она то ходила по комнате, то садилась на диван, то снова вскакивала. Что-то бормотала себе под нос. Потом застыв в центре комнаты, строго посмотрела на Пожарскую.

– Впредь будешь рассказывать мне все, что происходит вокруг тебя в театре. Поняла?

Люба кивнула.

– Этот козёл, Седов, сильно пожалеет, фраерок драный, – Маргарита, потушив одну папиросу, тут же подкурила вторую. – Они все, жирные морды, в этом городе скоро пожалеют.

– Тётя Рита, ты о чём? – спросила Люба.

– Это я так. Тебе ещё рано это знать. Я сейчас чайник вскипячу.

ГЛАВА 9

1973 год. 18 октября. 12:47

– Гражданин начальник, – нараспев говорил Глухой, – ты мне доказуху на стол выложи. А что так порожняком бабушку лохматить?

– Знаешь что, Глухой, когда я тебе доказуху, как ты выражаешься, выложу, то будет поздно, – ответил наглому уголовнику Рыбак. – Лохмать, не лохмать, а шконка тебе обеспечена.

Илья Петрович, сидевший на диване и присутствовавший при допросе задержанного Глущенко, встал и сказал: