— Прочитал я обязательство твоей бригады. Очень внимательно перечитал еще раз. И что же вижу: много красивых слов, и только. Обязательство, Богомолов, — это прежде всего цифры: гектары и дни.

— Все-таки не понимаю, причем тут кот?

Лучше бы Андрей не задавал этого вопроса. Но он уже заикнулся...

— Ах да, про кота... Видишь ли, существует такая финская пословица: «Много шума, мало шерсти,— сказал черт, остригая кошку...» Вот я и подумал, может, ты и действовал по этому рецепту...

Все смеются. Андрей громче всех...

«Как ловко облапошил! — с восхищением думает Рашит. — Ничего обидного не сказал. Просто про кота спросил. Но зато Андрей до конца своих дней не забудет, как составлять обязательства по полевым работам. И не только это...»

Попало и красавчику Трофимову. Пусть не заносится и не куражится. Рашит с облегчением думает: беда минула, так надо полагать. Но Стасюк все еще не отпускает их. Вдруг он спрашивает:

— Что вы знаете о страусе?

Вопрос обращен ко всем. Однако все помалкивают, чуя новый подвох.

— О страусе известно лишь одно, что он ловко прячет голову, как только появляется опасность. Ведь верно?

Никто не торопится подтвердить эту истину, хотя в ней ничего опасного, по существу, и нет.

— Верно! — согласился Рашит.

— Вчера мне попался один журнал, из которого я вычитал кое-что новое о страусе. Он, оказывается, порою может напасть и на человека. Но стоит человеку на какой-нибудь момент поднять свою шляпу выше, чем голова птицы, как страус дает деру. Хвастунишка осмеливается нападать только на слабых...

Ехидные переглядки сменились дружным хохотом.

Другим смешно, это факт, но Рашиту не до веселья. Ему кажется, что Стасюк бросил камешек в его огород. Вот оно возмездие. «Не будешь в следующий раз с кулаками набрасываться на слабого! Поделом тебе... Задал мне отменную порку».

Стасюк, однако, не произносит имени Рашита. Он видит, что тот испытывает гигантскую неловкость. Этого пока достаточно.

Стасюк выдержал целую минуту; чего доброго, люди поймут, что речь идет о Рашите. Пусть не думают так. Страус касается всех — вот почему начальник колонии не торопится заговорить.

— Перед тем как отпустить вас, я обязан поговорить о предстоящих полевых работах. Вот ты, Габдурахманов, включил в список рабочих всех новичков. Не поторопился ли ты? То бишь, не примем ли мы муку на себя вот с этими Дмитрием Мамочкиным, Михаилом Диким и Александром Матросовым?

— Думаю, что нет. Вы же сами учите — доверять. А тут такой случай...

— Ты уже объявил им о своем решении?

— Да.

Стасюк снова провел ладонью по затылку. Он размышлял.

— Ну что ж, твое распоряжение остается в силе, хотя и сильно сомневаюсь в его целесообразности. Стараюсь щадить твой командирский авторитет. Это тоже в нашем деле немаловажный факт. Но уверен, что тебе придется спать намного меньше, чем остальным.

Габдурахманову показалось, что получил по заслугам, теперь отпустит с богом. Ан нет...

— Все вы знаете северную ягодку — клюкву, — задумчиво промолвил Стасюк. — Ничего не скажешь, полезная ягодка. Она, например, наилучшее средство для очищения кровеносных сосудов. Но вот какая штука, даже ее не следует всем рекомендовать. Особенно тем, у кого повышенная кислотность. Доверие — такое же средство, как и клюква. Верное средство, испытанное... Но даже им следует пользоваться осмотрительно и умело. Во-первых, человек, который хочет оказать кому-то доверие, сам должен пользоваться большим доверием. А во-вторых, доверие надо заслужить...

С вечера не давали спать далекие пароходные гудки, а по ночам задыхался от аромата диких трав, висевшего в воздухе.

Еще вот бестолковые соловьи будили на рассвете. Все-все было против Саши. Даже собственная его душа, которая стремилась неведомо куда.

Матросов не питал никаких иллюзий, он знал, что с такой характеристикой, как у него, не стоило и думать о назначении на работу в поле. Но каково было его удивление, когда вечером, перед отбоем, в коридоре выстроили все отряды и назвали его имя в списке колонистов, назначенных на полевые работы. Матросов оглянулся вокруг, думая, что он, вероятно, ослышался, но его взгляд нечаянно встретился с черными холодными глазами Рашита. Вот кто, оказывается, удружил... Зачем? Что он хочет от Саши? Что ему надо?

В ту минуту у подростка впервые появилось чувство благодарности к человеку, и то на какое-то мгновение.

Перед обедом, приблизительно за час, Габдурахманов сунул в руки Матросова пустое ведро:

— Неси воду!

— На реку, что ли?

— Больно далеко захотел. Не забыл, где завтракал?

— Нет.

— То-то...

Не успел он отойти шагов сто, как повстречался с Бурнашевым.

— Чего хромаешь?

— Ботинки большие.

— Пойдешь к Сулейманову, сменишь.

— Есть сменить! — даже невольно вытянулся.

Там, на улице да на пристанях, не принято спрашивать, отчего хромаешь. Если, конечно, твоя хромота не мешает улизнуть от погони...

Сулейманов в это время ремонтировал борону; как заправский кузнец, он возился в грязном фартуке.

— Чего же смотрел, когда получал обувь? — буркнул он, но не отказался выполнить просьбу Бурнашева.

«Чего он грязным делом занимается? — удивился Матросов, уже возвращаясь обратно с полным ведром. — Он же сюда попал не по приговору суда. А тоже вкалывает...»

Теперь, если бы он на поле увидел Ольгу Васильевну, тоже бы не удивился. Все они, черт знает, какие-то одержимые!

...Когда солнце садилось — от подошвы Нагаевской горы казалось, что оно садится в центре города, — усталые колонисты по сигналу поварихи тети Тани собирались к ручью. Сигналом сбора на ужин служили удары в медный котел. Потом в нем кипятили чай. Эти звуки нельзя было сравнить со звоном серебряного колокола, тем не менее они всегда были весьма желанными.

Работа заканчивалась в сумерках. По сигналу командиры всех отрядов бежали к Сулейманову. Обычно у трактора или около парников проходила короткая «летучка». Порядок всегда был один: сначала докладывали все четыре командира, Сулейманов ставил задачу на завтра. В течение десяти минут подытоживался рабочий день; Сулейманов не имел основания быть недовольным: вспахано все поле, закончен ранний сев зерновых культур, подходит к концу обработка полей под огороды. Черная, как летняя ночь, земля лежала вокруг. Колонисты работали не жалея сил. Однако Сулейманов ворчливо выговаривал командирам:

— В бригаде Еремеева безобразие. Ни командир, ни отряд не думают о будущей посадке овощей.

При этом замечании встал высокий молчаливый Еремеев, без возражения отчетливо проговорил:

— Есть думать о посадке.

— Рашит Габдурахманов, на