позволит, иначе от него все пациенты разбегутся. Да и какой врач станет работать в ментовке… Только фельдшер или студент будут подрабатывать, а то и вообще ветеринар».

– Покажи руки, – по-хамски потребовал от меня студент в белом халате.

– Бога ради, – подчинился я, не желая сразу вступать в конфронтацию, и протянул ему свои руки.

На правую ладонь студент внимания не обратил, а левую кисть, разбитую после удара в челюсть противнику, он тщательно ощупал, даже пододвинул ближе к себе настольную лампу, хотя, на мой взгляд, хватало и света из окна, за которым стоял уличный фонарь и светил прямо в окно.

– Это старое повреждение, ему не менее трех дней, – категорично заявил студент, выпустив мою левую руку, которую он сдавливал пальцами, желая, похоже, заставить меня поморщиться. Но я не морщился, что студентику, кажется, не слишком нравилось.

– Так он что, получается, не бил Багомедова? У того же нос сворочен… – спросил лейтенант, видимо, не знающий о том, что рентгеновский снимок показал перелом челюсти. – Просто шел домой, увидел у подъезда лежащего без сознания человека и вспорол ему живот? Так, что ли? Но с какой стати он обратил на него внимание? Значит, они раньше встречались? И теперь решил воспользоваться ситуацией? – Лейтенант Морозов посмотрел на меня внимательным и подозрительным взглядом. – А не был ли Багомедов на заседании трибунала? А? – Последние его слова были явно обращены ко мне.

В ответ я только плечами пожал:

– Не знаю. В зале сидели человек десять. Может, среди них и был. Я вообще не знаю, кто такой Манап Багомедов.

– Память отшибло, – сказал дознаватель. – Но ничего, мы тебе ее сейчас освежим… Как у него с сердцем?

Студент вдел в уши наконечники трубок стетоскопа и приложил его к моей груди. Слушал он, судя по выражению его лица, не слишком внимательно и не долго.

– Нормальное у него сердце. Работает без перебоев.

– Ну, все. Ты свободен, можешь идти, – наигранным басом изрек майор. – А мы пока… Лейтенант, приступай… Наручники ему надеть не забудь…

– Сначала пусть подпишет бумаги, – возразил лейтенантик. И передвинул ко мне по столу стопку бумаг. – Знаешь, старлей, где писать – «С моих слов записано верно», автограф и расшифровку автографа.

То есть до начала допроса мне предлагали подписать протокол, а потом они могут туда вписать все, что душа ментовская пожелает.

Лейтенант вытащил из кармана портсигар, достал из него сигарету, закурил и пустил мне в лицо дым, после чего щелкнул меня портсигаром по затылку. А вот этого молоденькому лейтенантику с носом-«картошкой» делать не следовало. Я оглянулся через плечо, оценил его самодовольную улыбку человека, чувствующего себя хозяина положения, свернул левую ладонь лодочкой и резко ударил его между ног. Не забыл при этом сомкнуть пальцы и дернуть руку на себя. Лицо лейтенантика исказила гримаса боли, и он согнулся в три погибели. Майор мой короткий удар в полумраке кабинета не увидел. Тем более что находился за спиной лейтенанта. Он не мог понять, в чем дело. Подскочил тут же к малорослому лейтенантику и попытался его выпрямить.

– Что с тобой?

Вскочил со своего стула и я.

– Приступ, похоже… Эпилепсия, что ли… При ней лучше лежать.

– Этого только нам не хватало! – Майор уже не старался говорить басом, и эхо по кабинету не гуляло.

Я даже удивился, услышав его нормальный человеческий голос. И к тому же существенно обеспокоенный.

Не знаю, каким образом я оказался за спиной майора, но время терять не стал и резко ударил его двумя пальцами левой руки в горло, в район сонной артерии. Я знаю за собой такой грех: могу и кожу и горло двумя пальцами – средним и указательным – насквозь пробить. И, бывало, пробивал в боевой обстановке. Но тот удар означает быструю смерть. В данном же случае я не хотел убивать, хотя, думаю, многие подозреваемые и даже уже осужденные сказали бы мне громадное спасибо за такую услугу. Но я на всякий случай подставил под настольную лампу пальцы, чтобы лучше их видеть. Крови на пальцах не было. Значит, горло не пробил и не убил.

Майор рухнул мне под ноги, прямо поверх лейтенантика, истерично бьющего ногами по полу и извивающегося, словно раненая змея. Я еще добавил пинок в горло лейтенантику, спокойно снял с вешалки полицейскую шинель с майорскими погонами, надел ее на себя, памятуя, что на улице лежит талый снег, а бушлат с меня сняли для проведения экспертизы, и вышел в коридор. До угла, за которым сидел дежурный, было восемь-десять шагов. Застекленная дверь «аквариума» дежурного как раз в коридор и выходила. Увидев меня, он не должен был бы успеть выскочить до того, как я выйду на улицу. Шинель мне была явно великовата – на пару размеров больше в плечах и на два десятка сантиметров длиннее, чем следовало бы. Особое неудобство доставляли рукава, которые болтались. Но я все равно пошел в ней. И надо же было такому случиться, чтобы дверь «аквариума» открылась у меня перед носом, чуть задев длинный рукав шинели. Капитан, видимо, выпил слишком много чая и по этому поводу спешил в туалет. Но вышел он, на свое несчастье, спиной ко мне.

Не задерживаясь ни на секунду, я, не вытаскивая руки из длиннющих рукавов, захватил дежурного за затылок, дернул книзу его расслабленное тело и одновременно в полупрыжке ударил его коленом в челюсть. Попал наколенником, более жестким, чем собственно колено. Нокаут был быстрый и стопроцентный. Капитан, по моим расчетам, должен проваляться в таком состоянии еще минимум восемь-десять минут. Но сквозь стеклянную дверь «аквариума» я увидел и давешнего сутулого младшего сержанта, который смотрел на меня с испугом. Время от времени он переводил взгляд на стул дежурного, на спинке которого висел на широком ремне «тупорылый»[6] ментовский автомат, и на той же спинке стула висел полицейский бушлат с капитанскими погонами. Я бросил короткий взгляд на лежащего поперек коридора дежурного. Комплекции он был примерно моей, только в животе округлее. Значит, и бушлат его мне подойдет больше, чем шинель крупнокалиберного майора.

Я взял автомат и наставил его на младшего сержанта. Он скакануть к нему так и не решился, хотя стоял на пару шагов ближе меня и вполне смог бы успеть меня опередить. Но здесь уже должна была сказаться исключительно сила духа и способность к поступку.

– Не стреляйте… – сложив руки на груди, стал молить меня младший сержант. – Я только водитель дежурной машины.

– Ключи! – потребовал я. – Ключи от машины.

Он быстро нашел их в своем кармане и