– Безмерным было мое горе, – сокрушалась узница. – Но Матка Бозка дала мне великое утешение. Через несколько дней я родила сына – царевича Ивана, единственного законного наследника московского престола.

С этими словами Мнишек гордо показала перстом в угол, где, зарывшись в сено, спал ее сын. Родив ребенка, Марина крестила его по православному закону и отдала под опеку казаков, которыми предводительствовал атаман Иван Заруцкий. Узница много и горячо рассказывала о Лжедмитрии и ни словом не обмолвилась о казачьем атамане. Между тем Заруцкий стал главной и единственной опорой, а сына полячки воспитывал как родного. Быть может, атаман рассчитывал сам править Московским государством от имени ребенка. А может, полюбил гордую полячку без оглядки и расчета.

Вместе с ней он бежал в Астрахань и провозгласил, что весь христианский мир признал царем Ивана Дмитриевича и его мать царицу Марину. Из Астрахани были разосланы прелестные письма волжским и донским казакам. Часть волжских казаков, живших станицами по притокам, увлеклись прелестью и собирались весной идти в поход. «Нам все равно, куда ни идти, лишь бы зипуны наживать». Но то были люди молодые, голь отчаянная. Домовитые казаки засомневались в успехе предприятия и остались верными Михаилу Федоровичу.

Против Заруцкого была послана рать во главе с боярином князем Иваном Одоевским. Заслышав о подходе царских войск, астраханцы отпали от воровства. Атаман бежал на двух стругах и некоторое время скрывался с Маринкой и горсткой казаков в камышах. Про это прознали рыбаки и дали знать Одоевскому. Стрельцы окружили бунтовщиков. Видя, что деваться некуда, казаки связали Заруцкого и Маринку с сыном и выдали их стрельцам, а сами объявили, что целуют крест царю Михаилу Федоровичу.

Пленников отправили в Москву. Заруцкого охраняли двести стрельцов, Маринку с сыном – пятьсот. Был дан наказ везти их скованными и станом останавливаться осторожливо, а если на них придут воровские люди, то Марину с воренком и Ивашку Заруцкого побить до смерти. Но все же их довезли живыми. Атамана третий день страшно пытали, Марину Мнишек с сыном держали в темнице.

Загремели засовы двери. Мнишек вздрогнула и прошептала потухшим голосом:

– Пришли за мной!

В темницу вошли сторожа, готовые силой вытащить узницу, если она от страха забьется в угол. Но Мнишек, презрительно отстранив протянутые к ней руки, вышла сама. Только на пороге чуть замешкалась и бросила тоскливый взгляд в угол, где спал ее ребенок. Когда Мнишек покинула подземелье, в дверном проеме на мгновение появился дьяк, молча кивнул на кучу соломы и приложил ладонь к уху, как бы призывая слушать внимательно и все запоминать. Дверь захлопнулась, загремели засовы и наступила тишина.

Марья подошла к стене и увидела разметавшегося во сне воренка. Ей сразу стало понятным, почему смутился дядя, когда дьяк зачитывал боярский указ. Подыскателю Московского государства было годика четыре от роду. Его называли воренком – сыном Тушинского вора и ворухи Мнишек. Но никто в точности не знал, чьим сыном он был. Родился ли он от брака по расчету, устроенного со вторым Лжедмитрием, или был плодом преступной страсти, которой Марина предавалась с многочисленными любовниками. Так или иначе, мальчик одним своим рождением грозил царствованию Михаила Федоровича. Так объяснял дядя. Но сейчас Марья Хлопова видела перед собой только беззащитного ребенка.

Ребенок шевельнулся, открыл глаза и спросил:

– Где матка?

– Она скоро вернется, – успокоительно ответила Марья.

Сын Марины Мнишек, в отличие от матери, говорил по-русски чисто и бегло.

– Где мы? – спросил он.

– В Беклемишевской башне.

– Почему башня Беклемишевская?

Этот вопрос застал Марью врасплох. При Василии Третьем в башне был заточен боярин Берсень Беклемишев, прямодушный старик, повадившийся говорить «встречу» великому князю. Кивал бы брадой на всякое слово великого князя, умер бы в милости и почете. Ан нет, вздумалось перечить! Великий князь одно толкует, а он ему возражает. Казнили строптивого старца. С той давней поры никто в Кремле не дерзает перечить государям. Ничего этого Марья не знала и только повторила:

– Беклемишевская значит Беклемишевская. Прозвали так.

Но ей не удалось так просто отмахнуться от любопытного ребенка. Мальчику захотелось узнать, из камня ли выложена башня или из кирпича, есть ли в ней бойницы и какая у нее кровля. Марья едва успевала ответить на один вопрос, как на очереди был следующий. В конце концов она умучилась и, когда мальчик спросил, выше ли московские башни астраханских или нет, в сердцах сказала:

– Откуда мне знать, я в Астрахани не была!

– Там башни высоченные. С них сбивают наземь воевод и приказных людишек за непокорство нашему царскому величеству. Они вниз летят и дрыгаются потешно так.

Воренок приподнялся и быстро-быстро замахал руками, словно маленький воробушек короткими крылышками. Замахал и сразу же его мысли перескочили в другую колею:

– А ты можешь пройтись колесом? Дядя Ваня может. Я вырасту и тоже смогу. Да я и сейчас почти могу.

С этими словами он уперся руками в каменный пол и подбросил в воздух тоненькие ножки. Перед носом Марьи мелькнули зеленые сафьяновые сапожки. Отрок завалился на бок и так сильно ударился ногой о каменный пол, что Марья вскрикнула от испуга за него. Но мальчик только весело рассмеялся:

– Не пугайся, девка! Казаки не боятся боли!

За возней и шумом они не слышали лязга открываемых запоров. На пороге стоял дьяк Заборовский. Он глянул на хохочущего мальчишку и плюнул от отвращения:

– Воровская кровь играет! Брось скоморошничать, ступай за мной.

Мальчик фыркнул в лицо дьяку:

– Пся крев! Велю сбросить тебя с башни!

Он вышел из темницы, гордо подняв свою маленькую головку, совсем как мать. Марья последовала за ними. Наверху в застенке ее встретил дядя.

– Отправлю тебя с провожатым домой, – сказал Федор.

– Э, нет! Пусть едет с ними, – возразил дьяк.

– Побойся Бога, Семен!

– Чти боярский наказ! Велено с ворухи и воренка глаз не спускать!

– Ну и удружил я тебе, Машенька! – сокрушался Федор. – Ан делать нечего, полезай в возок.

Рогожный возок ждал у выхода из застенка. В нем сидела Марина Мнишек с лицом словно застывшим из камня. Сын бросился к матери, она молча обняла его и прижала к себе. Мнишек не проронила ни слова, только поглаживала ребенка по головке. Мальчик несколько раз спрашивал девушку, куда их везут, но Марья сама не знала. И только когда возок остановился и дверца приоткрылась, она поняла, что их привезли к Серпуховским воротам.

По краям обширного пепелища, на котором когда-то стояли избы посадских людишек, были вкопаны колья, а на них укреплены тяжелые пушечные колеса. На колесах лежали пущие воры и заводчики, ломаные за разбой, татьбу и иные воровские дела. Вокруг колес толпились любопытные, глазевшие на распластанных на колесах воров с перебитыми железной палицей руками и ногами. Некоторые колесованные, промучившись сутки, уже отошли и окоченели, другие были еще живы и стонали от боли. Толпа гомонила в ожидании зрелища, и в ее гомон врывался разбойничий посвист ветра. Со стороны Кремля надвигалась черная туча, закрывавшая полнеба. Ветер подхватывал снежные крупинки и уносил их вдаль, не давая им долететь до земли.