На фетре лежало ее собственное свадебное ожерелье, а под съемным дном – денежные накопления, все 19 012 рупий.

На второй год их с Рамешем семейной жизни умерли родители Гиты – сначала мать, через несколько месяцев отец. По милости судьбы, они успели увидеть дочь счастливой и не дождались крушения ее брака. Отец, наделенный множеством достоинств (чувство юмора, доброта, нежная привязанность к жене и дочке), не обладал одним – бережливостью. Эта тайна открылась лишь после его смерти, когда он уже не мог скрывать истинное состояние своих финансов. Дом, в котором выросла Гита, был давным-давно отдан под залог банку. Отец набирал новые кредиты, чтобы покрыть старые, взятые, опять же, на возмещение прежних долгов. Рамеш, изучивший его бумаги, покачал головой: «Черт ногу сломит, Гита. Натворил твой старик дел». И она, убитая горем, тогда не обратила особого внимания на столь бесцеремонную критику ее покойного отца. «Твоим родителям повезло, что моя семья считает приданое пережитком прошлого и не потребовала за тебя денег, но теперь нам придется продать твои свадебные украшения, ведь мы унаследовали долги по твоей линии», – заявил муж. Гита сочла это справедливым и понадеялась, что Рамеш сумеет все уладить без огласки. Но он раструбил про ошибки свекра на всю деревню, жаловался каждому встречному – мол, его, зятя, даже не удосужились поблагодарить за то, что он не взял за жену приданое. Девичья фамилия Гиты умерла вместе с отцом, но, наверное, так было к лучшему, поскольку Рамеш заявил ей, что та фамилия покрыта позором.

А потом Рамеш исчез, оставив ей еще кучу долгов, и только мангалсутра пережила многолетние попытки Гиты удержаться на плаву. Она не раз боролась с искушением продать ожерелье. Это украшение стоило не меньше 20 000 рупий, и она давно могла бы сразу купить холодильник, да еще бы и осталось. Но тогда получилось бы, что холодильник она приобрела за счет Рамеша, а этого Гита не хотела. Она ела свою соль, не чужую.

Гита полюбовалась свадебным ожерельем, которое выбрал для нее Рамеш, потрогала бусины, проверила надежные, качественные переплетения цепочек.

Возможно, в том, что она решила сохранить мангалсутру, было слишком много неуместного пафоса, и совсем уж неуместно было тратить время на мысли о пропавшем Рамеше, но с ним были связаны годы ее жизни, на протяжении которых она не знала никого другого. Поначалу одиночество пугало Гиту. Дружеское общение могло бы смягчить стресс. Но как и холодильник, дружба была для нее непозволительной роскошью, так что Гита научилась без этого обходиться.

Она обнаружила у себя способности к созданию украшений, а со временем сделала еще одно открытие: оказалось, что та Гита, какой она была до уроков, которые взялся ей преподавать Рамеш, еще жива. Пусть никто не интересовался ее существованием, но она никуда не исчезла. Гита вспомнила, что она любит пересоленную еду и не любит извиняться, что ей нравится слушать музыку и танцевать вместо зарядки по утрам, включая старенькое радио (однажды она, правда, наткнулась на увлекательный рассказ о косатках и после этого оставила настройки приемника на частоте «Гьян Вани»[38], чтобы почаще слушать передачи о природе). Печенье и томатные чипсы казались ей идеальным ужином, а отсутствие детей ее не печалило, потому что детей она никогда особенно не любила. Хотя не исключено, что в последнем случае она себя обманывала, выдавая невозможность получить желаемое за иллюзию осознанного выбора, то есть хаяла то, до чего, как в басне про лису и виноград, не могла дотянуться. Так или иначе, зелен был виноград или восхитительно спел, Гита предпочитала другие фрукты. Социальная среда, а не собственные склонности, внушила ей когда-то, что она хочет детей, а Рамеш, обвинявший жену в неспособности стать матерью, в конце концов избавил ее от давления стереотипов.

Гита положила мангалсутру обратно в шкатулку. Она была солидарна с Королевой бандитов, высказавшей неутешительное мнение о браке: «Ожерелье, которое жених надевает на шею невесте, ничем не лучше веревки, которой козу привязывают к дереву, лишая свободы».

Однажды Гита прочитала или услышала где-то такое определение свободы: это возможность человека самостоятельно распоряжаться тем, что ему дано. Собственной свободой она воспользовалась, чтобы начать свое дело. И пусть ей никогда не дорасти до уровня крупного бизнеса, фирма «Гита’с Дизайнз» появилась только благодаря ее таланту и умению планировать, что в глазах кредитного инспектора возводило ее в ранг entrepreneur[39].

Но всех французских слов в мире не хватило бы на то, чтобы опровергнуть непреложный факт: она успешна и самостоятельна ровно настолько, насколько ей позволяют быть таковой окружающие из числа представителей мужского пола. Как недавно продемонстрировал Самир, мужчине даже не нужно быть твоим мужем, чтобы испортить тебе жизнь. Со стороны микрокредиторов было весьма любезно повысить абла нари[40] до нари шакти[41]. Это было достижение, одновременно блистательное и бесполезное, потому что микрокредиторы уходят и приходят, а женщины остаются, и удел их вечен – терпеть. И как бы кто ни называл нари – «слабой» или «сильной», – она оставалась всего лишь женщиной.

Гита снова подошла к пакетам с тхаррой. За всю жизнь ее губ не коснулась ни одна капля алкоголя, но было любопытно, из-за чего весь сыр-бор. Рамеш променял ее на алкоголь. Ради алкоголя Самир был готов причинить ей вред.

Случайно услышанные угрозы Самира в ее адрес напомнили ей, как она уязвима. Поэтому, когда раздался стук в дверь, Гита подскочила на месте, выронив пакет с тхаррой – он шлепнулся на стол с тихим плеском.

Но за дверью она увидела не Самира и даже не Фарах – на земле у нижней ступеньки стоял Карем. То есть он поднялся на крыльцо, постучал и спустился обратно. Это был знак уважения к ее частному пространству, который Гита оценила, но виду не подала.

– Что нужно? – спросила она.

– Я… Мне надо съездить в Кохру завтра утром. За товаром.

– В смысле за бухлом?

Он вздохнул:

– Да. Хочешь поехать со мной?

– С чего бы?

– Ты сказала, что пойдешь до Кохры пешком, а я предлагаю тебе бесплатную поездку – договорился с приятелем, чтобы он меня подбросил на грузовике.

Гита подавила порыв сразу отшить его и обдумала предложение. Карем явно пытался как-то загладить свою вину перед ней – на это ей было наплевать, зато поездка на грузовике сильно сэкономит ей время и можно будет забежать в магазин бытовой техники, чтобы взглянуть на холодильники.

Она медлила с ответом, и улыбка на губах Карема постепенно становилась какой-то нервной и кривоватой.

– Будет весело, – добавил он.

– Весело?..

– Окей, Гитабен, это будет невесело. То есть не будет весело. Короче, это деловая поездка,