Гостеприимство в Китае оставалось одной из незыблемых древних традиций, поэтому принц не смог бы отказать мандарину в приеме, даже если бы хотел.

По традиции, едва экипаж приблизился к парадному подъезду дворца, откуда-то моментально появилось множество слуг, чтобы помочь господину выйти из экипажа. Цзывана не последовала за хозяином, а осталась в экипаже. Ее отвезли к подъезду, который находился с другой стороны дворца. Отсюда широкая лестница вела в женские покои.

Принц Дуань оказался человеком лет сорока. Наружность его выдавала дурные и порочные наклонности. На лице остались следы оспы, а маленькие бегающие глаза напоминали глазки хорька.

Стэнтон Вэр подумал, что Цзэнь-Вэнь оказался в очередной раз прав, предупреждая о вероломстве принца.

Принц приходился внуком императору Даонуану и в Пекине обычно появлялся в роскошной маньчжурской военной форме из лакированной кожи. Восемнадцать соболиных кисточек свисали с украшенного драгоценностями шлема.

Принц отличался уверенностью в себе, напористостью и наглостью и сумел привлечь внимание тогда уже пожилой императрицы.

Император не произвел на свет наследника, и принц оказался достаточно хитрым и изворотливым, чтобы уговорить Старушку Будду назначить наследником престола своего сына-подростка Пу-Чжуня.

С большим успехом он играл на суеверии императрицы и на ее бесконечных страхах, видя, какое впечатление производят на Цы-Си претензии «боксеров» на неуязвимость.

Сейчас принц Дуань приветствовал гостя самыми витиеватыми словами, принятыми в церемонном этикете Китая, а затем провел его в комнату, где ожидал Ли Хун-Чжан.

Наместник выглядел старше своих лет. Казалось, что с годами он уменьшился в росте и как-то усох. Такое впечатление создавалось из-за устало опущенных плеч.

Волосы его были совершенно белыми, а борода — скорее жидкой. Тем сильнее поражал молодой, острый, пытливый взгляд внимательных карих глаз.

Говорил наместник спокойно, не спеша, негромким, но ясным голосом. Все его манеры свидетельствовали о том авторитете, который обеспечили ему немалые успехи Ли Хун-Чжана на разных постах. А за долгие годы служения родной стране ему довелось занимать их немало.

Принесли вино, мужчины уселись в мягкие удобные кресла, обмениваясь самыми изысканными любезностями. Затем, как рекомендовал Цзэнь-Вэнь, Стэнтон Вэр рассказал о том, что видел во время своего продолжительного путешествия от Шанси до Пекина.

— Каким вы нашли Пекин? — сразу заинтересовался Ли Хун-Чжан.

— Должен признаться, он глубоко огорчил меня, — отвечал мандарин.

— Огорчил?

— Именно! Я ощутил великую депрессию, которой не замечал никогда раньше. До наших гор доходили слухи об опасностях, грозящих горячо любимой родине, но я не мог предположить, что дело зашло так далеко.

— Что же это за опасности? — громко спросил принц Дуань.

— По пути сюда в небольшой деревеньке я увидел, как действуют «боксеры», — сдержанно проговорил мандарин. По выражению лица Ли Хун-Чжана было ясно, что он внимательно слушает.

Принц громко произнес:

— Толпы оборванцев вытягивают из крестьян деньги, изображая транс. Кому и какой вред может это принести?

— Дело обстоит куда серьезнее, — возразил мандарин. — Они не только вытягивали деньги. Они возбуждали людей. И, насколько я понимаю, так происходит по всей стране. Особенно активно они действуют в провинциях Шаньдун Чжили.

— Тайные общества существуют в Китае на протяжении многих веков, — прервал его принц, — и преследуют самые разные цели. Время от времени пекинское правительство расправляется с ними, но потом они появляются снова.

— Я не могу отделаться от чувства, ваше высочество, — отвечал спокойно, но веско мандарин, — хотя, конечно, вполне могу ошибаться, что движение «боксеров» гораздо агрессивнее и многочисленнее, чем те общества, которые существовали раньше.

Принц ничего не ответил, но в разговор вступил Ли Хун-Чжан:

— Вы действительно видели банды «боксеров» между этими местами и Пекином?

— Человек сорок-пятьдесят, — ответил мандарин. — Но сейчас они, наверное, уже навербовали немало сельских жителей из числа тех, перед которыми устраивали свои дикие представления. В других селениях, через которые я проезжал, тоже мелькали их красные повязки. И все кругом заклеено и усыпано их листовками и воззваниями.

Ли Хун-Чжан глубоко задумался.

— Должен признаться, я не представлял себе, что они зашли так далеко на север, — после долгого молчания наконец заговорил он. — Хотя я и слышал, что волнения происходят во многих районах, в частности, в Гаоло.

— Что там случилось? — спросил мандарин.

— Сегодня утром до меня дошли сведения, что там подожгли дома, принадлежащие китайцам-христианам, а самих владельцев жестоко убили. В провинции Чжили, через которую мне довелось проезжать, произошли столкновения между войсками и «боксерами». Губернатор, слабый человек, позволил движению разрастись, и это привело к огромным беспорядкам.

— Если это детское движение выйдет из-под контроля, его совсем не трудно будет погасить. — Принц пытался говорить как можно беззаботнее.

— В провинции Шаньдун «боксеры» уже поняли, что вдовствующей императрицы им бояться нечего, — отвечал Ли Хун-Чжан. — Всякий раз, как губернатор докладывал ей, что намеревается нанести удар по шайкам бандитов, императрица немедленно издавала высочайший указ, повелевая вступать в переговоры с мятежниками.

— Старушка Будда мудра, — заметил принц, — ей нужны все людские силы, с какой бы стороны они ни приходили.

— Неужели вы всерьез считаете, что этих негодяев можно принимать в императорскую армию? — Ли Хун-Чжан не мог сдержать изумления.

— Почему бы и нет? — все так же беззаботно отвечал принц. — Чем больше людей у нас будет, тем сильнее окажется наша армия и тем лучше она сможет нас защищать.

Стэнтон Вэр чуть было не спросил, для чего армия должна быть сильной. Но он сдержался, потому что знал ответ, а также ненависть принца ко всем иностранцам.

Разговор перешел на обсуждение сокровищ, которыми обладал принц, и украшение дворца. Собеседники обсудили недавно вышедшую из печати книгу о конфуцианстве. К счастью, Стэнтон Вэр читал ее и смог участвовать в разговоре.

Конфуцианство утверждало как вечные ценности мудрость, человечность и мужество.

Майор думал про себя, что Ли Хун-Чжан, бесспорно, воплощает первую и третью добродетели. Но насколько человечен был этот старый и мудрый политик, Стэнтон Вэр не знал. В его манерах чувствовались властность, нетерпимость. Действительно ли его глубоко и искренне волновали судьбы китайского народа? Пытался ли он когда-нибудь облегчить долю бедных? Впрочем, всю важность прогресса для процветания страны Ли Хун-Чжан, несомненно, понимал.