– Я даже не знаю, какого цвета там стены, – хихикает Дедуля.

– А теперь, раз вы наелись, идите, пожалуйста, вниз во двор, туда подадут пирог и пунш!

Раздается громкий скрип стульев по полу, а за столом для малышей при этом известии многократно кричат «ура!». И тут из большой столовой доносится душераздирающий вопль. Мы подбегаем к двери и заглядывает внутрь.

– Мое платье! – воет Антониета Арасели. – Кто-то пролил mole на мой стул. Мое платье испорчено!

И так оно и есть. На его подоле красуется отвратительное пятно, и мы при виде его смеемся от души.

– Не волнуйся, mi gordita, уверена, сухая чистка справится с ним.

– Но это же mole! Его ничем не вытравишь. А это было мое самое любимое платье!

– Радость моя, не плачь. Иди наверх и переоденься, о’кей? У тебя много других хороших платьев. Рафа и Ито помогут тебе, ладно, мальчики? Пусть один из них пойдет впереди, а другой сзади.

– А ты уверена, что это mole? – спрашивает Рафа. – Может, у тебя понос?

– Шутить вздумал?

– И как такое могло случиться? Странно, правда? – продолжает Рафа. Ито, если честно, ты видел на этом стуле mole, когда садился?

– Нет.

– И я не видел, – говорит Рафа. – Это какая-то загадка.

– Да уж, – вторит ему Ито.

– Чья это тарелка? – вопрошает Бабуля, изучая тарелки детей.

– Моя.

– Селая, ты даже не притронулась к mole.

– Я не могу это есть, Бабуля. Pica[108]. У меня язык щиплет.

– Что ты хочешь сказать? Ты же любишь шоколад, уж я-то знаю. А это всего-навсего шоколад и немного chile, его рецепт такой же древний, как ацтеки. Не делай вид, будто ты не мексиканка!

– Оставь ее в покое, Mamá, она всего-навсего маленькая девочка.

– Иносенсио, ты что, забыл, мы в этой стране не выбрасываем еду! Помню, в войну мы радовались даже собачьему мясу. Юная леди, не смей выходить из-за стола, пока не прикончишь весь mole, ты меня слышишь? Не будет тебе пирога, пока не доешь все, что у тебя на тарелке.

– Но он холодный.

– А кто в этом виноват? Ты не где-нибудь, а в моем доме!

– А я, что, не человек? – интересуется Дедуля, показывая на себя сигарой. – Я здесь больше не живу?

– Ты? Да ты почти труп и потому не в счет.

– Я уже труп, – пожимает плечами Дедуля, шаркая в свою комнату в облаке сладкого дыма.

Оралия занята тем, что снует с грязными тарелками туда-сюда – с верхнего этажа на нижний, из столовой в кухню. И не обращает ни малейшего внимания на сидящую перед тарелкой с отвратительным холодным mole меня. Ей на меня плевать. Качаю ногой и слежу за тем, как с моей ноги в белом носке слетает туфелька. Качаю другой и делаю то же самое. И мурлыкаю себе под нос песенку собственного сочинения. Натягиваю себе на глаза чехол моего любимого платья и сморю на мир сквозь прозрачные сиреневые узоры, но и это не помогает. Внизу запевают «Утречки». Estas son las mañanitas que cantaba el rey David, a las muchachas bonitas… Сжимаю руки в кулаки, прижимаю кулаки к глазам и начинаю реветь.

– В чем дело? В чем дело?

В дверях появляется Дедуля Малыш. Он уже снял праздничную рубашку и пиджак, но все еще выглядит одетым, потому что на нем воскресные брюки на подтяжках. На фоне майки без рукавов его руки выглядят мясистыми и белыми, словно тесто для пиццы. В одной руке у него горящая сигара, в другой – мятая газета.

– Ну какая же ты глупышка, рядовой Лала! Думаешь, она здесь начальница? Нечего плакать из-за тарелки mole. Хватит лить слезы, niña.

– Но Бабуля сказала…

– Никогда не обращай внимания на то, что она говорит. Она тебе не командир. Смотри, что я сейчас сделаю. Оралия!

– Sí, сеньор.

– Отнеси это соседской собаке. А если моя жена спросит, скажи, что ребенок все съел.

– Sí, сеньор.

– Видишь, как все просто?

– Но это же неправда.

– Это ложь во спасение! Иногда, чтобы избежать неприятностей, приходится лгать. Ну ладно, ладно, хватит. Хочешь посмотреть со мной телевизор в моей комнате? Ну конечно! Только сначала перестань плакать. Я же не могу допустить, чтобы ты залила слезами всю спальню. Надень свои туфельки. Вот и хорошо.

При ходьбе Маленький Дедуля ворчит, как пекинес.

– Ничего никому не говори, а не то обзавидуются. Ведь ты – моя любимица, – говорит Дедуля, подмигивая мне.

– Правда?

– Конечно. Eres mi cielo. Ты – мое небо, – говорит он, бравируя своим английским. – А ты знаешь, что когда-то я жил в Чикаго? Это было давно, еще до твоего рождения. Когда я был молодым, то жил в Чикаго у своего Дядюшки Старикана. Могу поспорить, ты не знаешь столицу Иллинойса. Какая у него столица? А у Калифорнии? А у Аляски? Они, что, в школе ничему вас не учат?

– Я еще не хожу в школу.

– Это не оправдание. В твоем возрасте я знал названия всех штатов и их столицы, а также какие столицы… На что ты там смотришь?

– Абуэлито, почему у тебя волосы как мех?

Дедуля Малыш смеется, словно кудахчет, точно так, как смеется мой Папа.

– Прежде они были такими же, как у тебя. Многие годы. А потом, когда я вышел в отставку, они начали седеть. Сперва я их красил, потому что был очень уж тщеславен. Но скоро прекратил это дело, и они за несколько дней стали белыми, белыми-пребелыми. Словно снежные пики вулканов Попокатепетль и Истаксиуатль, – смеется он. – Знаешь историю этих вулканов-близнецов?.. Неужели не знаешь?!!!

– Никто мне ничего не рассказывает. Говорят, я болтушка и не умею хранить секреты.

– Правда? Ну давай я расскажу тебе одну историю. Про Исту и Попо, Исту и Попо, – говорит Дедуля, беря сигару и глядя в потолок. – Это мексиканская история про любовь. – Он откашливается, опускает сигару и снова подносит ко рту. Чешет в затылке.

– Однажды под небом и на земле жили-были принц и принцесса. Принца звали Попокатепетль. Представляешь, как трудно было его маме кричать ему: «Попокатепетль, Попокатепетль». И потому она звала его просто Попо.

Дедуля замолкает и какое-то время разглядывает пятно на коврике.

– А принцессу звали Истаксиуатль, и она была влюблена в своего принца Попо. Но семьи Попо и Исты ненавидели друг друга, и им приходилось держать свою любовь в тайне. Но потом что-то произошло, я забыл, что именно, знаю только, что он убил ее. И, глядя, как она умирает, так поразился ее красоте, что встал на колени и заплакал. И оба они превратились в вулканы. Вот эти, – говорит Дедуля, поднимая жалюзи и показывая на вулканы вдалеке. – Видишь? Один словно лежит, а другой наклонился над ним и смотрит на него. Так-то вот. Так вот и узнаёшь, как оно было на самом деле.