Церковь внутри его не впечатлила. За исключением красочных византийских мозаик в апсиде храма, всё остальное в ней было создано в относительно недавнее время, лет сто, от силы двести назад.

На пути из Латерана к колонне Траяна Эспер задержался — у Колоссея. Именно тут был предел современного города, и дальше, до Латерана шла пустошь, руины. Отчасти порушенный, Колоссей производил, в отличие от Пантеона, впечатление подавляющее. Величественное строение, заслонявшее солнце и небо, внутри сохраняло безумный, в силу разрушений и неполноты частей, лабиринт скамей, переходов, арок. Но и в целом виде оно, вероятно, казалось безумным: ведь всё великолепие и строительное мастерство были потрачены на то, чтобы дать праздному плебсу наилучшее обозрение для человеко- и звероубийства. И как понятен ему был теперь амфитеатр в Вероне!

Вот и колонна Траяна. Окружённая новыми зданиями, она показалась Эсперу меньшей, чем была на самом деле. Да и картины войны Траяна с даками были плохо видны на позеленевшей, залитой ярким солнцем меди, обвивавшей колонну. Но статуя Траяна в плаще, с орлом, сложившим крылья у ног императора, по-прежнему венчала её, и к ней можно было подняться по каменной внутренней лестнице.

А на вершине другой колонны, воздвигнутой неподалёку, — Марка Аврелия, вдохновившей Траянову, Эспер увидел брадатого Апостола Павла с мечом: вероятно, в силу далёкого сходства святого с не брившимся императором, свергнутым с пьедестала много веков назад.

Где ещё побывал Эспер?

Конечно, всходил на Капитолийский холм, где позеленевший от времени конный памятник Марку Аврелию (теперь это был действительно он), переживший нашествия, века и пожары, приветствовал Эспера поднятою рукой. Восходя, дивился на стороживших подъём львиц из тёмного египетского мрамора и наверху — на великанские, в пять человеческих ростов древние статуи Кастора и Поллукса в высоких шапках, держащие за невидимые уздцы послушных коней своих, а ещё на трофеи Августа позади статуй Кастора и Поллукса, на весь этот ансамбль подлинных древних скульптур и новой архитектуры, придуманный Микеланджело.

Поднимался и на Квиринал, где новые великанские статуи всё тех же братьев Кастора и Поллукса останавливали коней уже на полном скаку — по обе стороны от ещё одного обелиска, на этот раз без иероглифов, у подножья которого был устроен фонтан в виде огромной чаши: вода из неё выливалась в бассейн, в котором плескались налетевшие с Тибра и с моря чайки. Видел он и другой квиринальский фонтан — водопады прохлады перед дворцом Поли.

Впечатлений уже было больше, чем он мог удержать в голове. Даже в таком сильно порушенном и перестроенном виде Вечный Город был всё-таки поразительнее всего, прежде виденного, даже Равенны. А воображаемая сценография этого Города в древности со взаимоперетеканием циркульных линий, бесчисленными обелисками, прямоугольниками садов, ребрящимися колоннадами вдоль протяжённых зданий и вовсе сокрушала сознание того, кто пытался её вообразить в деталях.

Но мы, дорогой мой читатель, не сказали о главном. Где же Эспер жил все эти дни? И где был дядя его Адриан Лысогорский, пригласивший его в этот самый Рим? Князь Адриан уехал за несколько дней до появленья племянника, которому оставил очень короткое письмо:

Ключ от шкатулки был вложен в письмо, которого всё равно никто, кроме небольшого числа русских в Риме, а они и так были все на виду, прочитать не смог бы — так что, оставляя письмо у хозяина дома, в котором Адриан Лысогорский снимал комнаты, дядя Эспера ничем не рисковал. К тому же письмо было в плотном конверте, перевязанном тесёмками и запечатанном сургучом, на котором он нашёл оттиск фамильной, дедовской печати: кириллическое заглавное «Л» с лежащим под ним коротким обнажённым мечом, окаймлённые лавровым венком.

И вот герой наш поселился в оставленных ему дядей недорогих комнатах, отделанных на, как он догадался, модный немецкий манер, который немецким был очень условно и сочетал увлеченье древностью с удобством и простотой. Единственное на всё жилище зеркало, простое и прямоугольное, висело в прихожей и имело в чёрной части буковой рамы вставку — прямоугольник, положенный, в отличие от вертикального зеркала горизонтально: внутри его был изображён пятнистый коричнево-золотой пёс. Но отражающее стекло было почему-то завешено куском красного бархата. Эспер недолго думая сдёрнул покрывало, и в стекле тотчас отразилась небольшая анфилада комнат: гостиная, кабинет, спальная. Гостиная была почти пуста. В кабинете стоял секретер, отделанный буком и увенчанный в верхнем отделении двумя крылозмеями, исчезавшими, когда секретер открывался и верхняя его дверца превращалась в стол. В самой дальней комнате — спальной — ложем служила загибающаяся в центральной части к земле, чтобы создать иллюзию колыбели, ладьи или раковины абсолютно прямая и жёсткая внутри загибающейся формы — в жёстких планках, на которые был положен матрас, кровать, оклеенная вишнёвым шпоном, который придавал скульптурной по виду выдумке мягкую коричневость. У изголовья и у ног кровати, совсем как на помпеянских фресках, рисунки с которых Эспер успел повидать к этому времени в великом количестве, стояли крепкие чёрные колонны, отделанные буком. У кровати Эспера располагался ночной столик, запиравшийся на ключ и напоминавший обрубок приплюснутой колонны. На дверце столика была изображена лира внутри лаврового венка. За дверцей ночного столика обнаружилась та самая шкатулка, о которой дядя Эспера упоминал в письме. На комоде, также поставленном в спальной комнате, стояли два чёрных грифона, отлитые в металле по слепкам с найденных на раскопках в Помпее и Геркулануме, и смотрели в лицо друг другу.

При всей простоте в игре форм и красок в убранстве квартиры было что-то завораживающее.

Книг в ней не оказалось совсем, кроме оставленного на прикроватном столике бамбергско-вюрцбургского издания «System der Wissenschaft. Erster Teil»[15], между страницами которой — там, где пространные рассуждения о «Herrschaft und Knechtschaft»[16], — Эспер обнаружил на сложенном вдвое листке бумаги запись: «Признания от Другого не ищут, его берут или им рискуют». Эспер не понял, была ли это мысль его дяди, но почерк был точно его. Вообще жильё выглядело как квартира холостяка, не слишком часто им навещаемая.