– Класс! Супер! – гулко послышалось оттуда.

– Да какой там класс, – вздохнул Кореньков. – Все приборы, все оборудование растащили. Даже глубоководный прожектор сперли.

Алешка высунул голову:

– А у вас ученые тоже?.. – Он хотел сказать «воруют», но не решился.

– Тоже! Вылезай. Садитесь вот здесь.

Он задернул шторы на окнах и щелкнул выключателем. И тут стеклянная стена мягко осветилась откуда-то из глубины. И мы ахнули! Даже немного отпрянули.

Перед нами был уголок морского дна. Водоросли, камни, невиданные рыбы.

Некоторые водоросли тонко тянулись вверх, как деревья тянутся к небу. А некоторые, густые и темные, жались внизу, у их корней, вроде кустарника. Песочек. Камни, щетинисто покрытые острыми ракушками-мидиями. Один щетинистый камень вдруг «привстал» над дном, и я увидел, что он дышит и что у него есть два глаза и один хвост.

– Морской еж, – объяснил Кореньков. – А вон там, у входа в пещерку, разбойник Васька.

Разбойник Васька оказался самым настоящим осьминогом. Он как-то задумчиво сидел, подперев щупальцем голову. Хотя, где у него там голова, он и сам, наверное, не знает.

– А почему он разбойник? – спросил Алешка. – Он вроде бы какой-то скромный.

– Скромный... Он раньше сидел у нас вон в том аквариуме. А аквариум с рыбками стоял вон в том углу. И вот рыбки стали пропадать. Каждое утро недосчитывались одной или даже двух. Оказалось, этот разбойник выбирался по ночам из своего аквариума и охотился в чужом.

Мы не могли оторвать глаз от этого волшебного мира. Пробежал бочком, задрав задиристые клешни, коричневый краб. Проплыла какая-то странная рыба, которая вся состояла только из одной жадной пасти с колючими зубами. Вдруг откуда-то из зеленого сумрака вынеслась настоящая акула. Метнулась и опять исчезла. Приподнялся над дном плоский скат.

Чудо какое-то! А посреди этого чуда лежала на золотистом песке жемчужница. Растворив свои створки. И в этих створках, как в ладонях, лежала, светилась розовая жемчужина.

– Класс! – сказал Лешка. – Отпад! Понырять бы там.

Тут опять метнулась к стеклу неугомонная акула. Будто его услышала.

Алешка хмыкнул и... передумал:

– Ага, понырять... У нее зубы! Акульи.

– А скат, между прочим, – с улыбкой добавил Кореньков, – электрический.

– На сколько вольт? – деловито поинтересовался Алешка.

– Этот еще молодой – на сто двадцать семь. А взрослый может двести двадцать дать.

– Неслабо, – Алешка покачал головой. – Неплохо вы тут устроились. Сидите себе, любуетесь всякими скатами...

– Любуемся, – усмехнулся Кореньков. – Мы работаем здесь, дружок. Создали океанский уголок, изучаем флору и фауну.

– Жемчуг растите, да? Вот эта жемчужница, она ваша?

– Моя. А рядом – контрольная. Видишь разницу? У них одинаковый возраст.

Разница была. Контрольную жемчужину – едва рассмотреть, а профессорская светилась вовсю, величиной с хорошую горошину.

– А вы не боитесь, что ее кто-нибудь стащит? Шушера какая-нибудь.

И в ответ на его слова снова промелькнула зловещая акулья тень.

– Понял! – рассмеялся Алешка. – А чего она носится как сумасшедшая? Голодная? Чтобы злее была?

– Да нет, не в этом дело. У нее организм такой. Вообще, акула – очень совершенное существо, как никакое другое приспособленное для жизни в море. Акула очень сильная, защищена плотной кожей, она быстро плавает, может погружаться на страшную глубину...

– И зубы у нее страшные, – от себя добавил Алешка.

– Зубы у нее прекрасные. Они расположены в несколько рядов, и когда один ряд стареет, на его место выдвигается другой, острый и беспощадный. И кстати, акула – очень полезное существо...

– Я к вам завтра опять приду, – настойчиво пообещал Алешка. – Любоваться буду.

– Завтра у меня уроки. Послезавтра приезжай.

И вот тут-то до меня дошло, что вовсе не любоваться диковинами глубоководного уголка рвется сюда Алешка. А совсем с другой целью...

Кореньков остался в институте, он хотел еще поработать, а его младший научный сотрудник Лидочка пошла проводить нас на выход. Внизу, в вестибюле, нам опять попался настоящий профессор Глотов. Он шел навстречу со своей палкой, а сбоку от него суетливо поспешал... охранник Сморчков. С очень недовольным лицом. И что-то горячо ему говорил, забегая время от времени вперед и заглядывая в лицо профессора Глотова.

Когда мы поравнялись с ними, я услышал:

– Юрь Николаич, меня ж уволили! Вы ж говорили... Вы ж обещали...

Что «говорили и обещали», мы не услышали. Потому что профессор отстранил Сморчкова палкой и шутливо распахнул объятия навстречу Лидочке:

– Голубушка! Вы все хорошеете. Расцветаете розовым бутоном.

– Я вам не голубушка, батенька мой, – почему-то сердито обрезала его Лидочка и, нырнув под его руку, застучала каблучками дальше по коридору.

Профессор не обиделся, даже не взглянул ей вслед. А к нему опять прилип Сморчков и забубнил:

– Меня ж уволили, Юрь Николаич...

Лешка вдруг притормозил, сказал: «Я ща! Я в туалет!» – и помчался назад.

Догнал он нас уже у выхода.

– Порядок? – спросил я заботливо.

Алешка не ответил, он взглянул Лидочке в глаза и сказал:

– Мне ваш Кореньков очень нравится. Он такой молодой и уже такой умный.

Лидочка расцвела. Как розовый бутон.

– Да, Вадим Иванович – гордость нашей науки. Такие ученые на дороге не валяются.

– А какие у вас на дороге валяются? – спросил Алешка.

Розовый бутон погас, завял как будто.

– Да есть... всякие, – нехотя, сквозь зубы проговорила Лидочка.

А Лешка все гнул какую-то свою, неведомую мне линию.

– Только Вадик на профессора не похож. А вот батенька Глотов – вылитый профессор.

Лидочка вспыхнула:

– Никакой он не профессор! Его на Ученом совете знаешь как обозвали?

– Дураком? – ляпнул с удовольствием Алешка.

– Пустоцветом! Вот как! Он же все свои труды и диссертации наворовал. У своих аспирантов.

– Еще один жулик! – опять ляпнул Алешка. – Ну мы пошли, спасибо, до свидания.

По его тону я понял: Алешка узнал, что хотел. Но этого оказалось мало. Когда мы вышли из института и стали примериваться к якорям, он таинственно сообщил мне:

– Я, Дим, в туалет не бегал. Я еще раз на них посмотрел.