– Ладно, – притворно вздохнул Алешка. – Ложусь на другой галс.

– Куда ложишься? – не понял его старый морской волк.

– Галс меняю.

– Сказал: не буду меняться. Допил? Уматывай.

Выйдя из подъезда, Алешка пощурился на яркое зимнее солнышко и заливисто чихнул.

– Будь здоров! – пожелали ему бабули. – Расти большой.

– Спасибо, – вежливо отозвался Алешка и зачем-то скромненько присел на уголок холодной скамейки.

– Племяш ему, что ли? – как бы про себя поинтересовалась бабуля в шапке.

– Да, – важно кивнул Алешка. – Я его единственный родственник.

– Будет врать-то! – дружно рассмеялись бабули. – У него родни, почитай, пол-Москвы.

– А вот и нет! – горячо возразил Алешка. – Мы с ним одинокие люди.

– Он-то одинокий? Да, почитай, кажный выходной по гостям шастает.

И тут бабули в три голоса вывалили ворох информации.

– Причепурится, в одной руке букет с цветами, в другой – красивая коробка с подарком – и в гости. Спросишь, бывало: «Иван Митрич, кудый-то намылился, такой красивый?» Важно так кивнет и отвечает: «Племяшка замуж пошла, иду гулять на свадьбу». Или по-другому: «Старый друг женится, надо проздравить». «Ну иди, – говорим, – погуляй». А живет бедно, пенсия маленькая. Правда, тут каку-то диковинку приволок. Подарили ему. Заморская диковинка. Агромадная.

– Это я ему подарил, – похвалился Алешка. – От чистого сердца.

Бабули в азарте сплетен даже не обратили внимания, что в подъезд Алешка зашел к этому Митричу чужим пацаном, а вышел его племянником. Но я думаю, даже если бы они это заметили, Алешка сумел бы дать убедительное объяснение. Отбрехался бы, как иногда в сердцах говорит про него мама.

А дома был небольшой загадочный переполох. Из ванны бесследно исчез резвый карп. И самое интересное – воды в ванне тоже не было. Пробка выдернута, вода ушла.

– Не понимаю, – говорила мама, стоя над ванной в задумчивой позе. – Куда он делся? Это – раз. И что будет на ужин – это два.

Папа пришел к ней на помощь.

– Он зубами выдернул пробку и ушел в далекое плавание. По недрам московской канализации.

– Не понимаю, – говорила мама. – Какие у него там зубы, я, например, их не видела, он не кусался. Это – три. И как он пролез в такую дырку? Это – четыре.

– Он похудел, – объяснил папа. – От тоски по твоей любимой сковороде. И вообще, надо спросить Алешку. Это – пять.

– Бесполезно, – вздохнула мама. – Отвертится.

Алешку спросили. Когда он явился с зимней рыбалки. Он не очень соврал.

– Я его выпустил на волю. В лунку. Он так резво тосковал...

– Хорошо, – ледяным голосом сказала мама. – На ужин – овсянка!

Алешка взвыл, папа вздохнул. А мама злорадно улыбнулась.

Почти каждый вечер на пороге нашей квартиры застенчиво улыбался капитан Павлик. Мы привыкли к нему, как к родственнику. Он докладывал, советовался, сообщал. В общем, по словам мамы, все время, как птичка в гнездышко, приносил в клювике что-нибудь новенькое. То дохлую муху, то серебряное колечко.

– И всегда он что-нибудь уносит в своем клювике, – проворчал однажды Алешка.

– Это ты о чем? – мама недовольно подняла одну бровь и опустила другую.

– То блинчики с мясом, то пельмени со сметаной.

– А тебе жалко?

– Пусть овсянку уносит.

– Нет уж! Она очень полезная.

– Она очень вредная.

– Между прочим, – сказала мама, – когда ты стал постоянно есть овсянку, то заметно поумнел.

Алешка фыркнул, как кошка, недовольная тем, что ей вместо кусочка колбаски предложили сухую корку. А ведь, как показало ближайшее будущее, мама была права...

Сегодня капитан Павлик не улыбнулся застенчиво на пороге. Он был хмур и озабочен. И даже отклонил мамино приглашение на кухню. Сначала, правда, отклонил, а после разговора в папином кабинете на плохой аппетит не стал жаловаться.

Мы ему, как могли, помогали. Мама подкладывала Павлику в тарелку все, что нашлось съедобного в доме в эту вечернюю пору, а мы с Алешкой смотрели, как он шустро орудует вилкой. Потом папа сказал:

– Капитан, притормози немного. Тебя уже окружающие боятся.

Павлик проглотил и объяснил:

– Извините... Я сегодня не обедал. Не успел.

– Ты, по-моему, и не завтракал, – участливо сказала мама, поставила перед Павликом большую чашку кофе и придвинула тарелку с плюшками.

– И вчера не ужинал, – вполголоса добавил Алешка. – И съел все, что наша мамочка оставила своим детишкам на завтра.

Павлик смутился, мама рассердилась, папа усмехнулся. И сказал:

– Вот что, Павлик. Ты хороший сыскарь, я тобой доволен. Но тебе не хватает в работе знаешь чего?

– Ума, что ли, товарищ полковник?

– Творчества, Павлик. Творчество – это анализ и прогноз. Ты понял?

– Еще бы! – соврал Павлик и зажевал изо всех сил пригоревшую плюшку. – Прогнозировать анализ и анализировать прогноз. Только я вас не понимаю. Кражи совершает квартирный вор, типичный «домушник», а вы советуете мне искать карманника. Анализ и прогноз...

– Вот именно, – кивнул папа. – Это синее пятнышко между большим пальцем и указательным – татуировка в виде паучка. Фирменный знак, так сказать, вора-карманника. А что такое карманник?

– Шушера. Мелкая и поганая.

– Карманный вор, Павлик, – это элита преступного мира. Высококвалифицированный жулик. Аристократ криминала.

– Класс! – сказал Алешка. – Супер!

Папа строго взглянул на него.

– Мне приходилось иметь с ними дело. Это гадостная публика. Главное оружие карманника – его тонкие, гибкие, изящные пальцы. Ты знаешь, Павлик, как в далекие годы боролись с карманными ворами? Им ломали пальцы. Знавал я одного карманника по кличке Сыч. Как-то увидел он по телевизору, во время следственного эксперимента, игру одного знаменитого пианиста. Сыч долго наблюдал, как бегают по клавишам его необыкновенные пальцы, и с досадой сказал: «Надо же, такие руки у мужика – и такой ерундой он занимается». Анализ, Павлик...

Павлик проглотил кусок плюшки, запил его добрым глотком кофе и проговорил:

– Вы хотите сказать, что...

– Вот именно, – кивнул папа. – Правильно понял.

– А я не понял, – обиделся Алешка. – Ты думаешь, пап, это какой-то пианист ворует на свадьбах? Что-нибудь поиграет, а потом что-нибудь сопрет, да? Я не понял.

– А тебе это и не надо, – строго сказал папа.