Так что, когда очаровашку Дэна сменил другой сосед – миниатюрный, обидчивый и загорелый до черноты сорокалетний мужчина, изучавший массажную терапию, чей характер явно конфликтовал с моим, – я решила обменять свой нынешний прекрасный вид на долину на съемное жилье еще выше по горе, такое, где разрешали бы держать собак.

– Ты просто обязана заполучить этот дом, милая, – с обычной для себя живостью заверила моя подруга Лючия.

Она раскинула мне карты, как гадают цыганки – полной колодой, – после того как я рассказала ей о глядящем на южную сторону голубом викторианце на окраине Голд-Хилла, горного городка в две сотни жителей, угнездившегося на высоте в почти девять тысяч футов. Это было единственное найденное мною жилье, где позволялось держать животных. Лючия Берлин была моей наставницей в Колорадском университете, где я готовилась получить диплом по поэзии.

Карты образовали на столе передо мной большой квадрат – бубновый король, туз треф, двойка червей…

– Тебе необходимо завести собаку, – продолжала она. – Тебе нужно кого-то любить.

Я совершенно уверена, что она попросту морочила мне голову, а на самом деле карты говорили нечто совершенно иное. С Лючией никогда нельзя было понять наверняка.

В комнате пахло корицей и яблоками, запах исходил от медленно кипевшей на плите кастрюли. Мы смеялись и курили. К тому времени Лючия уже пару лет жила на кислородной подушке, поскольку ее легкое схлопнулось от сколиоза. Всякий раз как я навещала ее, она просила, чтобы я принесла ей, как она говорила, «одну сигаретку, лапочка». Потом мы усаживались на кухне в ее доме, притиснутом к подножию Боулдера, и после того как Лючия выключала свой кислородный аппарат, закуривали. Я дымила гвоздичной сигареткой, чтобы составить ей компанию, – откат к привычке, которая была у меня недолгое время, как и у всех остальных в восьмидесятые. Лючия умела заставить собеседника почувствовать себя так, будто он – единственный, с кем у нее возможны такая близость и общие маленькие преступления: запретное курение, умопомрачительная история о профессоре Икс, который привел свою слишком молодую и слишком пьяную подружку на званый ужин к декану…

Погадав мне, Лючия достала картину, которую написала сама, – дом на горном склоне. На ней она написала «Дом Карен» и поставила ее на полку, тянувшуюся вдоль красной стены кухни. Потом зажгла лампадку.

– На удачу, – пояснила она.

Через два дня позвонил Дуг из голубого викторианца и сказал, что я могу заселяться.

Через три недели после того, как были распакованы мои вещи, я привела домой Элвиса.

Наверное, дело было в магии Лючии; а может быть, ее магия была лишь частью колоссальной руки судьбы, которая привела меня к переезду на новое место; но мне и этому псу, Элвису, было суждено быть вместе. Подчинившись внезапному порыву, я заглянула в приют Общества за гуманное обращение с животными, волоча за руку свою подругу Нину, у которой была собака. «Будешь моим экспертом», – заявила я ей. В вольере для знакомств Элвис покружил на месте, пописал, а потом пулей метнулся ко мне. Он прижимался к моим ногам и тянул шею, а я трепала его за уши. Они были как бархат. У Элвиса были золотистые миндалевидные глаза и черный язык. Он был худой, но высокий и широкогрудый. Он кажется таким покладистым и милым, подумала я.

– Похоже, это и есть мой пес, – сказала я Нине, женщине с короткой каштановой стрижкой и большими милыми глазами. Я никак не могла поверить, что это может быть настолько просто.

– Конечно, это он и есть, – кивнула она.

Элвис пробыл в приюте три недели, но тот день стал первым, когда его захотели забрать в семью. Я записала его за собой и отправилась покупать еду, игрушки и поводки.

Правду говорят, что не ты выбираешь собаку, а собака тебя. На самом деле я отправилась искать сорокафунтовую девочку, собаку, которая была бы послушной и управляемой, умной и преданной. Собаку вроде Тикки, бордер-колли моей подруги Джулии; Тикки спокойно и без поводка ждала хозяйку у дверей магазинов и ресторанов или же дремала на заднем сиденье ее пикапа. А вместо этого я получила недокормленного пятидесятидвухфунтового бегуна, циркового артиста себе на уме; он прислушивался ко мне только тогда, когда было настроение. С Элвисом мне пришлось присовокуплять ко многим предложениям фразу «для хаски»: например, «Элвис довольно хорошо себя ведет – для хаски». Он был преданным и управляемым. Для хаски.

Этого пса нашли, когда он бежал по тому отрезку шоссе за границей Боулдера, который сворачивал в сторону пасущихся коров и открытого космоса. На нем был шипованный кожаный ошейник – предмет, явно противоречивший его характеру. Элвис не был агрессивным зверем.

Не догадываясь об осложнениях, которые ждали меня впереди, я взяла домой красивого, дружелюбно настроенного пса. Помню, как сидела на диване, наблюдая, как он обнюхивает дом, а потом усаживается на пол напротив меня. Что я наделала? – думала я. – Что, если я ему не нравлюсь? Что, если я совершила ошибку? Этому псу не нравилось глодать кости или гоняться за мячиком. Он ел, как птичка клюет. Прошли недели, прежде чем я смогла придумать ему имя. Было совершенно неочевидно, как его следует звать. Поначалу я думала – из-за ошейника, – что он должен быть Сидом, как басист Sex Pistols, но наклонности Элвиса скорее соответствовали современному приглаженному року, чем скрежещущему панку. Я попробовала имена Эзра и Леви, но оба они предполагали резкость, которой у этого пса не было. Локи, имя скандинавского бога коварства и хаоса, казалось, напрашивается на неприятности. Меня уже и так беспокоило то, что он оказался в большей степени собакой, чем мне это было по силам: импульсивный и нетерпеливый, мой новый друг стоял на месте не дольше, чем требовалось, чтобы ударить лапами о землю. Когда он не спал, его тело пребывало в постоянном движении.

Наконец, я наткнулась на имя Элвис. Я преклонялась перед «королем рок-н-ролла» в детстве и слушала «Привет с Гавайев: через спутник» так часто, что могла пропеть и проговорить весь альбом наизусть. К тому же мне вспомнилось, что в приюте на ярлычке с кличкой собаки было написано «АРОН» – среднее имя Пресли, и я подумала, что, наверное, называть его как-то иначе, чем Элвис, было бы все равно что грозить судьбе кулаком.

Впервые влюбившись до самых печенок, я поняла, что совсем пропала, вскорости после того, как привезла его домой, – в тот день, когда увидела, как лапы Элвиса загребают туда-сюда, пока он спал, и из его груди рвется тоненький булькающий скулеж. Я протянула руку и нежно опустила ему на голову, думая о том, каково ему было одному в приютском вольере.

– Все в порядке, – проговорила я.

В отсутствие обнесенного оградой двора за Элвисом приходилось следить, когда он был на улице: он просто не желал оставаться подле дома – урок, который я усвоила, когда однажды уехала на работу. Сосед выпустил его пописать, и Элвис убежал в метель. Девять часов спустя, когда я вернулась домой, температура упала ниже десяти мороза, и на земле лежал слой свежего снега глубиной в фут. Я безостановочно ездила по дороге, окружавшей Голд-Хилл, высунув голову в окно, плача и выкрикивая имя Элвиса. (Он пробыл у меня меньше трех месяцев.) На четвертом кругу я все-таки нашла его, примерно в полутора милях от дома, на противоположном конце шоссейной петли, чуть ниже городка; он бегал с четырьмя другими собаками. Элвис издал характерный для хаски пронзительный лай и запрыгнул на сиденье моего пикапа «Тойота», словно говоря: «Где ты была?» С его груди и живота, точно подвески люстры, свисали сосульки. Он робко подступился ко мне и положил голову на мое плечо, прислонившись всем своим весом.