В доме ничего не осталось. Ни еды, ни денег, ни припасов. Ничего, кроме запаса коробочек с надписью, сделанной изогнутыми буквами — «Серные спички длительного действия от Гаммер Грайя». «Долгое горение, при намокании гарантировано зажгутся».

Сколько Эмбер себя помнила, крошечная вторая спальня в доме была от пола до потолка забита этими коробочками, но она никогда не видела, чтобы Гаммер делала спички. Каждый раз, когда она спрашивала, откуда взялись спички, старуха хмыкала и пожимала плечами.

За последние три года, с восемнадцатилетия Эмбер, запас спичек иссяк. Стопки коробок становились все короче, новые запасы, чтобы пополнить те, что продавала Гаммер, когда раз в месяц приезжала в город, не появлялись. Женщина начала жаловаться, что мало кто в городе покупает у нее — что ей приходится ездить в соседний город или продавать партии странствующим торговцам.

Восемь недель назад, вместо того чтобы пойти продавать спички, Гаммер снова свалилась в постель, бормоча что-то бессвязное. Эмбер подумывала о том, чтобы самой поехать в город, особенно когда запасы стали подходить к концу. Но ей не нравилась сама мысль о том, что старая женщина умирает в одиночестве.

Каждый раз, когда Гаммер уезжала в один из городов, она приковывала Эмбер цепью к ножке кровати и оставляла ее там с миской, чашкой воды и куском хлеба. Девушка провела долгие часы, гадая, что произойдет, если в дверь вломится какой-нибудь злобный разбойник и обнаружит ее. Ударит ножом и оставит истекать кровью, пока будет красть то немногое, что у них было? Или схватит волосы девушки в кулак, поцелует и скажет, что пришел ради ее спасения?

Мысли Эмбер блуждали по многим непристойным и душераздирающим местам, пока она сидела на полу коттеджа, проводя пальцами по краю кандалов вокруг лодыжки. Но в худшие моменты у нее был страх, что никто никогда не придет, и что она похудеет до костей и умрет на потертом ковре. Никто не узнает и не будет переживать о том, что она ушла из этого мира.

Самое долгое, сколько Эмбер приходилось ждать — три дня. На исходе этих трех ужасных дней Гаммер ворвалась в коттедж и вставила ключ в замок кандалов, бормоча об охоте на ведьм и о том, что в старые времена было проще.

— На этот раз пришлось ехать дальше, — было самое близкое к извинению, которое девушка получила, и старуха заставила Эмбер вынести переполненный горшок.

Но в ту ночь Гаммер была медлительной и развязной на язык, из-за содержимого коричневой бутылки, и рассказала о том, как раньше была могущественной, красивой и богатой.

— Я вызывала ужасных тварей и пила их силу, — сказала она. — Иногда я не выполняла свою часть сделки. Мне и это сходило с рук.

Она подавилась смешком и настояла, чтобы Эмбер помогла ей лечь в постель.

В ту самую постель, где она умерла двенадцать недель спустя, утром последнего дня двадцатилетия Эмбер.

Эмбер завернула Гаммер в постельное белье и вынесла ее наружу, на опушку леса, где была полуразрушенная каменная стена. Прорубив яму в мерзлой земле, сложив в кучу разбитые камни из стены и засыпав все снежными глыбами, Эмбер похоронила старую женщину. Возможно, ей придется переделать все весной, когда земля оттает. Или, может быть, она уедет и будет жить в городе, и никогда больше не вернется в коттедж.

Подстегнутая мыслью о городе, Эмбер надела всю немногочисленную одежду, что у нее была — теплое платье, шарф и две тяжелые шали. Она собрала оставшиеся спички и закинула сверток за спину. Ей было известно, сколько брать, потому что Гаммер всегда ворчала:

— Эти горожане — кучка скупердяев. Не расстанутся ни с пятью пенни за пачку, ни с четырьмя. Три, или они уходят. Мерзкий, сварливый, суеверный народ. Нам будет лучше без них.

Эмбер обдумывала эти слова, засовывая ноги в носки и старые ботинки, сквозь дыры в носах которых просачивался острый, как нож, холод. Она размышляла над этими словами, пока готовила горячий чай, наливала его в бутылку и шла прочь от коттеджа по едва заметным углублениям в снегу, отмечавшим тропу, ведущую в город.

Носки промокли за считанные минуты, и она кусала губы, раздумывая, стоит ли ей остаться в коттедже. Но там ничего не было — она доела остатки кукурузной муки с последними крупинками соли тем же утром. Не было ничего, кроме чая, горсти сахара и ветра, пронзительно и злобно свистевшего в щелях, которые они с Гаммер забили соломой и тряпками.

Так Эмбер шла все утро, пока не взошло солнце, став колючим и бледно-желтым на выцветшем голубом небе. Она шла под ветвями, покрытыми изморозью, и по каменным мостам, перекинутым через листы голубого льда. Она шла, пока по бледному небу не потянулись струйки дыма, пока над белыми холмами не показались темные крыши и дымовые трубы.

Сердце ее затрепетало от пугающего возбуждения. Она остановилась, положила свой сверток и тщательно закутала голову в одну из шалей, чтобы скрыть длинные локоны своих золотисто-рыжих волос. Как говаривала Гаммер, такие яркие вьющиеся волосы манят порочных мужчин.

Гаммер рассказывала про угол улицы, где обычно продавала свои товары, — рядом с городской площадью, напротив булочной. Эмбер решила найти тот самый уголок и выставить спички на продажу по три пенни за коробку. Тогда у нее будут деньги.

Деньги — магия и власть. Они смогут обеспечить ее жильем, едой и книгами — может быть, даже теплой одеждой. Для этого ей нужно найти работу. Она может готовить и убирать, колоть дрова, строить силки, ухаживать за садом, чинить вещи и готовить пищу. Наверняка есть кто-то, кто бы нуждался в этих навыках.

Ее первые шаги по покрытым снежной коркой булыжникам были похожи на весну. Она украдкой поглядывала на проходящих горожан сквозь разорванный край шали. Ее взгляд метался из стороны в сторону, охватывая ряды двухэтажных домов, в то время как она прислушивалась к звонкому топоту лошадей, лязгающему стуку колес по камню, скрипу замерзшего снега под кожаными подошвами. По улице разносился соблазнительный аромат жареного лука, горячего свежего хлеба и растопленного сахара. Она чувствовала запах потных лошадиных боков, едкую вонь навоза в канаве, запах немытого тела от мужчины, который грубо пронесся мимо нее.

Тяжелые мягкие облака наползли на солнце, и из них выплыли большие белые хлопья, пушистые в воздухе и мокрые на ее щеках. Эмбер никогда не видела ничего более прекрасного, чем причудливые коричневые здания и черные булыжники, окаймленные инеем. Белые хлопья падали вниз, как благословение