— А тут можно на сеть-то?

Ответил Паша, с лёгкой досадой в голосе. А голос у него был под стать внешности. Сам худой, высокий, с длинной седой бородой, и голос у него высокий, с хрипотцой.

— Нельзя на сеть, да что поделаешь. Я живу- то тут, в деревне, а тут работы никакой другой нет. Бывает, рыбнадзор словит, штраф выпишет. А мне чего, я штраф уплачу и дальше рыбачить. Деньги-то ерунда, и надзорщики тут гости нечастые. А рыбу какую сам съем, какую продам — на хлеб хватает.

— Ты бы, дядь Паш, не пил, так и не только бы на хлеб хватало.

Паша засмеялся, махнул на Юру рукой — да что мне ещё нужно то!?

Люда попросила одного из мужчин в помощь, вызвался Паша и ушёл в дом помогать хозяйке. После пришла пара в обнимку, обоим лет по сорок. Она в спортивном костюме, с короткой стрижкой «под мальчика». Он с небольшой бородой, в джинсах и лёгкой рубашке с узором, рукава закатаны по локоть, за спиной гитара.

— А это кто?

— Это Витя и Женя. Отдыхать приезжают. По лесу слоняются, в походы ходят, спортом заниматься. Романтики, короче.

Они подошли поздороваться и сели напротив. Витя болтал без умолку, много шутил, спросил у Афони, откуда он и чем занимается. Бродяга отвечал всем одинаково, уже почти прирос к своему альтер-эго дальнего родственника.

Следующим пришёл невысокий дядя армянской внешности, с большими чёрными усами, в красной бейсбольной кепке. В руках он нёс бутылку с белой мутной жидкостью. Юра сразу его заметил и небрежным тоном пояснил:

— А, это Гога — самогонщик местный. Сам каждый день бухает и других спаивает.

Гога был неразговорчивый, со всеми кратко поздоровался, каждый раз натягивая на лице явно вымученную улыбку. Когда он жал руку, ощущалось, что его немного потряхивает. Видно, не похмелялся, терпел до посиделок.

Не хватало теперь только семьи Березиных, они задерживались. Но когда появились, сразу стало видно, кто до посиделок не ждал. Они шли громко, что-то напевали, в руках и у отца, и у матери, и даже у сына подростка было по банке пива. Выглядели все трое не очень свежо, у супругов отёчные подглазники, а мальчик худой и бледный. Глава семейства шёл в шортах по колено и майке тельняшке, из которой тянулись мускулистые руки в синих наколках. Жена в летнем платье, а сын в чёрном спортивном костюме. Несмотря на угрожающий вид, они были просто шумными весельчаками, любители гульнуть на широкую ногу. Возмущал только их паренёк, который, как видно, не воспитывался, от слова совсем. Речь у него была не просто как у сапожника, но как у сапожника, который только-только «откинулся» из тюрьмы. Он запанибрата обращался абсолютно ко всем, периодически прихлёбывая пиво из банки. Но на паренька уже никто не обращал внимания, знали, что бесполезно. И мелкий бормотал себе под нос всякие гадости, граничащие с оскорблениями, нагло чувствуя себя безнаказанным.

Хозяйка выставила последние угощения, Вадик сделал музыку потише. Все, наконец, уселись за стол. Вечер по осенним меркам был тёплый. В воздухе витали манящие ароматы мяса, они смешивались со свежим мягким ветром, который нёс в себе испарину с озера и хруст пожухлых листьев из леса. Весёлые и счастливые люди что-то дружно обсуждали, словно вместе собрались не просто соседи, а одна большая семья. И вот прозвучал первый тост, не меняющийся годами, символ, традиция и несокрушимая аксиома любых посиделок: «давайте, ребята, за встречу!».

Афоня, наконец, дорвался до алкоголя и находился в своём любимом состоянии — ещё не пьяный, но уже весёлый и обо всём забывший. Он очень легко сошёлся с присутствующими, был сегодня душой компании. Следующий тост Люда произнесла в его честь. С бокалом в руках, навеселе, на щеках лёгкий румянец:

— Друзья, как вы уже знаете, у нашей бабы Зины большая радость, у неё нашёлся очень дальний родственник. Это, как вы знаете, Афоня. Я хочу выпить за этого замечательного человека и за чудесное воссоединение семьи.

Все были очень рады, желали Афоне и бабе Зине здоровья и счастья. Бабушка оказалась замечательной актрисой, она и малейшего вида не подавала, что всё это выдумка. Возможно, она уже и сама в неё поверила, действительно считала, что Афоня её родственник. За столом, к слову, бабушка, отнюдь не скучала. Старушка пила исключительно самогонку и ни капли не хмелела, закусывая при этом только хлебом и солёным огурцом.

Ещё через пару тостов кто-то вспомнил, что у Вити с собой гитара, все дружно стали просить его что-нибудь сыграть. Он немного размял пальцы и стал играть знакомые всем песни, а хор не очень стройных, но душевных хмельных голосов ему подпевал. Следующий час звучали грустные и умные тексты, горланящиеся надрывными, почти слёзными голосами. Кто-то из женщин это заметил, и Витя предложил спеть частушки. Тогда матерные песенки и гогочущий хохот сменили собой начавшуюся было тоску.

Всех шедевров народного творчества и не упомнишь, но одна почему-то врезалась в память. «На горе стоит козёл — золотые рожки, парень девушку ебёт за кило картошки». Вроде, глупая и бессмысленная, как и большинство из них, но странным образом описывает ту страшную и пошлую бедность, которая мрачным фоном всегда прячется где-то рядом. А главное, поёт её и смеётся тот самый народ, который вот-вот и пойдёт уже торговать собой ради килограмма картошки.

Под шумок сына Берёзиных стошнило прямо на стол. Понахватался, наверное, из рюмок, пока никто не видел. За это он получил подзатыльник от отца, и они, всей семьёй извинившись, пошли домой. За ними потихоньку стали расходиться и остальные, вечер посиделок закончился.

***

Афоня с Юрой огорчились, что всё так быстро закончилось. Решили ещё немного посидеть у Юры и продолжить. Они болтали весь вечер, так что нить диалога не прерывалась. На момент, когда они пришли к Юре, разговор шёл о старом кино. Они выпили, и Юра вдруг резко сменил тему.

— Слушай, Афоня, а серьёзно, как ты сюда попал? Какой, нахрен, дальний родственник, я ещё с дочкой бабы Зины был знаком, нет там ни дальних, ни ближних. Вообще никого из их семьи, кроме Зины и внука, не осталось.

Афоня напрягся, даже немного протрезвел. В хмельном разуме с трудом начался мыслительный процесс.

— Да ладно тебе, я же не скажу никому, чё ты там убил что ли кого, рассказывай, я могила.

Афоня ещё пару секунд смотрел на Юру, горящего интересом, и решил, что действительно