приглашают только тех, у кого и так всё хорошо. Понимаешь?

— А где такое бывает? — поинтересовалась Юлия.

— В галереях, например. Там художники выставляют свои картины и зрителям, в награду за то, что пришли и всё это рассматривают, дают напитки и бутербродики.

Юлия кивнула.

— Фрау Крониг теперь тоже ходит рисовать, — сказала она.

Мама пожала плечами:

— Ну, это совсем другое.

— Почему?

Мама начала раздражаться:

— Почему-почему? Откуда мне знать? Люди, которые ходят на такие выставки, должны что-то понимать в картинах, говорит Марсель. Или хотя бы производить впечатление, что разбираются в искусстве. Он говорит, что сам в живописи ничего не смыслит, но умеет так кивать, что всем кажется, будто он сказал нечто в высшей степени умное.

— Ты в него влюблена? — спросила Юлия.

Мама покачала головой, а потом сказала:

— Не знаю. Может быть. С ним так хорошо. Ты не против, если я сегодня еще куда-нибудь схожу?

— Я же не младенец!

Мама скрылась в ванной. Когда она вышла оттуда аккуратно причесанная и накрашенная, Юлия глубоко вдохнула и выпалила:

— Как думаешь, папа — бездомный?

— Глупости какие! С чего ты взяла?

Мама сняла куртку с крючка.

— Просто в голову пришло, — отозвалась Юлия.

— Ну и мысли у тебя!

Юлия снова села перед телевизором и стала щелкать по всем каналам. Ей даже позвонить некому. Ну, бабушке, конечно, можно, но она же сразу спросит, дома ли мама.

* * *

На первом уроке в класс вошла директор и привела новенькую — девочку с огромными глазами и толстой черной косой.

— Лейла, — сказала директриса, — только неделю назад переехала со своими родителями в Вену. Надеюсь, что класс примет ее радушно и поможет побыстрее выучить немецкий.

Учительница оглядела класс, ее взгляд остановился на Юлии.

— Ты поможешь Лейле?

Больше года место около Юлии пустовало. Она только кивнула и по знаку учительницы вышла вперед и проводила Лейлу к парте. Тим обернулся ей вслед. Лейла улыбнулась. Ее смуглая кожа имела какой-то золотистый оттенок.

На втором уроке учительница собирала тетради по истории. Тим свою снова забыл дома. Учительница сделала ему замечание, попыталась усовестить. Тим откинул голову назад и посмотрел ей прямо в глаза.

— Сейчас уже всё равно в гимназию ходить незачем! — заявил он. — Я слышал вчера по радио, что через шесть миллионов лет Солнце поглотит Землю. Зачем тогда напрягаться?

Учительница стала хватать ртом воздух. Мальчишки на четвертой парте захихикали, и скоро смеялся уже весь класс.

— Это всё равно бессмысленно! — настаивал Тим.

Учительница взглянула на него так, будто никогда прежде не видела.

— То есть из-за того, что через шесть миллионов лет Земли больше не будет, тебе всё равно, что будет с твоей жизнью?

Тим выпятил нижнюю губу и кивнул.

— Нам же всегда говорят, что речь идет о нашем будущем.

— Шесть миллионов лет — это очень далекое будущее, — сказала учительница. — Мне и правда начинает казаться, что ты надо мной издеваешься, дорогой Тим. И, пожалуйста, принеси завтра тетрадку по истории, ты меня понял?

— Если для вас это так важно, я с удовольствием, — мягко сказал Тим. — Раз всё так скоро кончится, мы все должны стараться, чтобы ни одна возможность сделать кому-то приятное… — он остановился. Видимо, не мог подобрать подходящее слово.

Учительница дала ему немного подумать, прежде чем подсказала.

— Не была упущена.

Тим засиял.

— Именно! «Не была упущена» — вполне подходит. — Он слегка поклонился. — Замечательное выражение. Спасибо!

Учительница принялась листать свой блокнот. Весь класс следил за поединком между ней и Тимом.

— Надеюсь, Тим, ты понимаешь, что ходишь по самому краю.

Тим поднял обе руки, как бы сдаваясь.

— Если я и дальше буду продолжать в том же духе, мне грозит получить пощечину.

— Это ты сказал, не я!

Учительница была уже на грани того, чтобы по-настоящему выйти из себя, Юлия слишком хорошо знала признаки такого состояния, чтобы их не заметить. Но учительнице удалось улыбнуться, и в одно мгновенье Тим превратился в милейшего, разумнейшего ученика.

На большой перемене одноклассники окружили Тима. Правда ли это, про шесть миллионов лет?

— И вообще, — сказал Карл, — ты можешь представить себе шесть миллионов лет? Потому что… если ты не можешь себе этого представить, то… то тогда это всё равно, как если бы их и не существовало, — он смущенно почесал в затылке.

Тим немного подумал и улыбнулся:

— А тысячу лет ты можешь себе представить?

— В каком смысле? Год за годом? Как вообще можно представить себе что-то, что нельзя потрогать? — буркнул Карл, поднося ко рту бутерброд.

Ноа ухмыльнулся своей самой глупой ухмылкой:

— Я могу представить себе многое, чего нельзя потрогать.

Макс хлопнул его по плечу.

— Можно-то можно, только это не разрешается.

Тере удалось посмотреть на этих двоих сверху вниз, хотя они оба были выше ее. Мальчишки начали было драться, но скоро прекратили возню, встали, скрестив руки на груди, с разных сторон от разговаривающих и теперь корчили друг другу рожи. Юлия обратила внимание, что даже лучшие друзья Тима до него не дотягивают.

— Я могу представить себе сегодня, завтра, послезавтра, следующее Рождество, но сильно дальше — уже нет, — задумчиво сказала Тере.

— Глупости. Ты же, например, говоришь, что хочешь стать ветеринаром, а это уж точно будет позже следующего Рождества, — сказала Шанталь.

«Ага, — подумала Юлия, — значит, теперь она уже хочет быть не писателем, а ветеринаром. Тоже хорошо». Тут Юлия заметила, что не стоит, как обычно, у стены, в стороне от других. Не потому ли это, что рядом Лейла?

— Но «представлять себе» — это же совсем другое! — Тере несколько раз кивнула, как будто желая придать веса своим словам. — Ну, то есть если я представляю, что будет в апреле, то могу думать, что буду примерно такой же, как сейчас, может, на сантиметр выше. Но я же понятия не имею, какой буду через пять лет, или через десять, или через сто.

Тут вмешалась Клара:

— Через сто лет тебя давно не будет на свете. Это уж точно, — она откинула волосы с лица. — Хотя нет, и это необязательно. Недавно говорили про одну американку, которая умерла в сто четырнадцать лет.

Тере пожала плечами.

— Может быть. Но дело же не в этом… Я о том, что понятия не имею, какой я буду через десять лет. Может, стану совсем другой. А представлять себе, что со мной будет, я могу, только если я — это я, так? Если я — не я, представлять уже ничего невозможно. Чтобы