У меня даже день не особо напряженный — особенно по сравнению с теми днями, которые были у меня в последнее время.

Ни с того ни с сего у меня заколотилось сердце. Это неприятное ощущение, и я испуганно хватаюсь за грудь. Сердцебиение ускоряется, и каждый удар вызывает дрожь, ужасный шок в ребрах. Пальцы впиваются в грудь, и я с каменной уверенностью понимаю, что у меня сердечный приступ.

Я падаю вперед со стула, ударяясь о землю коленями и локтями. Из меня вырывается глухой стон — звук абсолютного ужаса. В этот момент в голове у меня не какофония мыслей, а совсем наоборот. Он спокоен и пуст.

Я смотрю на себя как бы со стороны и понимаю, что умру.

Я слишком молод, чтобы умирать, и мне еще так много предстоит сделать, увидеть, узнать. Я до сих пор не разгадал тайну Теодоры. Я не могу умереть, не узнав всех ее секретов, не запечатлев в себе форму ее сердца и души, не подержав ее рядом хотя бы раз.

Я падаю на бок, и мой рот бесшумно открывается. Я хочу закричать и позвать на помощь, но не могу. Я пытаюсь перевести дыхание, чтобы хватило воздуха для крика, но не могу даже закричать.

Я даже не замечаю, как открывается дверь мистера Эмброуза.

Затем мистер Эмброуз и другой учитель приседают по обе стороны от меня. Учитель нежно держит меня за плечо, потирая руку. Мистер Эмброуз смотрит на меня сверху вниз, его ореховые глаза серьезны.

— Закари, у тебя паническая атака. — Его голос спокойный и очень мягкий. — То, что ты сейчас чувствуешь, может показаться невероятно страшным, но это не опасно. С тобой все в порядке. Мне нужно, чтобы ты дышал вместе со мной, хорошо?

Он считает и дышит вместе со мной, вдыхая через нос, а затем выдыхая через рот. Я подражаю ему изо всех сил, нагнетая воздух в свою слишком тесную грудь. Я пытаюсь рассказать ему о своем сердце, о смерти, но слова не выходят.

Я хочу сказать ему, чтобы он забрал Теодору.

Я хочу увидеть ее. Мне нужно ее увидеть.

Я хочу сказать мистеру Эмброузу, как я беспокоюсь — что никогда не смогу удержать ее, что она слишком хороша и сильна. Я хочу признать перед ним правду, что я не выполнил священный долг, который он мне поручил, что я ни разу не помог ей, когда она только приехала в Спиркрест, что я никогда не мог ей по-настоящему помочь.

Мистер Эмброуз и учитель осторожно помогают мне подняться.

— Хорошо, Закари, ты отлично справляешься. Теперь я хочу, чтобы ты сделал кое-что для меня. Сконцентрируйся, хорошо? Я хочу, чтобы ты назвал три вещи, которые ты видишь вокруг себя прямо сейчас.

Я сглатываю и оглядываюсь по сторонам. Задание — я могу его выполнить. Я хорошо справляюсь с заданиями.

— Дневной свет, — прохрипел я. — Синее кресло. Олений папоротник.

Мистер Эмброуз поднимает бровь. — Ты прав — отличная работа, Закари. Как всегда, ты меня поражаешь. Откуда ты знаешь, что это олений папоротник?

— Моя младшая сестра, — говорю я. — Любит растения. Я узнал листья.

Мистер Эмброуз кивает. — Молодец, Закари. Хорошо. Теперь ты можешь назвать три звука, которые ты слышишь?

Я киваю. — Сердцебиение. Часы. Вы.

— Отлично. Ты отлично справляешься. Наконец, можешь ли ты назвать три части своего тела?

Я смотрю вниз. Мое тело чувствует себя странно, как будто отношения между мной и ним изменились. Я не ожидал, что оно так предаст меня, так внезапно и безжалостно обернется против меня.

— Руки. Ноги. Череп.

Мистер Эмброуз похлопывает меня по плечу. — Отлично. Как твое дыхание?

Оно все еще затруднено, но, по крайней мере, я дышу. Я не умру — теперь я это знаю. Мне было бы стыдно за свою прежнюю панику, если бы моя грудная клетка не ощущалась так, будто она сама по себе провалилась внутрь.

— Все в порядке, сэр.

Мистер Эмброуз встает и поднимает меня на ноги.

— Давай перенесем нашу встречу на сегодня, Закари, хорошо? Я хочу, чтобы ты сходил в лазарет к медсестре и убедился, что с тобой все в порядке. Я хочу, чтобы ты отправился туда прямо сейчас, ты сможешь это сделать?

— Да, сэр.

— А хочешь, я пойду с тобой?

Я качаю головой. — Нет, спасибо, сэр, в этом нет необходимости.

Он торжествующе улыбается и коротко кивает. Схватив свою сумку со стула, с которого я упал, я поворачиваюсь и ухожу, слишком смущенная, чтобы оглянуться.

Медсестра задает мне несколько вопросов, которые явно направлены на то, чтобы подвести меня к какому-то определенному выводу. Она спрашивает меня о моем сне, питании, эмоциях, здоровье. Она спрашивает, не болит ли у меня голова, не тяжело ли мне даются школьные задания, не чувствую ли я себя иногда подавленным.

Я знаю, что она хочет от меня услышать.

Что я с трудом справляюсь с нагрузкой, что этот год был трудным и что я страдаю от стресса. Она хочет поставить мне диагноз, назвать вескую причину, по которой у меня случайно случился приступ паники.

Я не обижаюсь на нее. Она просто делает свою работу. Если бы я страдал от стресса и тревоги, она задавала бы мне правильные вопросы и, конечно, была бы тем человеком, который мог бы мне помочь. И если бы мне нужна была ее помощь, я бы ее принял.

Но мне не нужна ее помощь, и она не задает правильных вопросов.

Вопросы, которые она должна задавать, таковы: необходимы ли жертвы, на которые вы идете, для вашего успеха? Стоят ли эти временные страдания вознаграждения? Готов ли ты спать меньше, работать больше, испытывать больше приступов паники, если все это означает, что ты выиграешь у Теодоры Дороховой?

Если бы она задала мне эти вопросы, то знала бы, что все ответы — "да".

Да, это необходимо.

Да, это стоит вознаграждения.

Да, я сделаю все, чтобы выиграть у Теодоры.

Иначе какой в этом смысл? Кто еще в Спиркресте — да что там, в этом мире — заставит меня чувствовать себя так, как она? Трепетное выражение ее лица, когда я решаю задачу первым на уроке математики? Легкое поджатие губ, когда мое имя называют раньше, чем ее, когда учительница возвращает нам отмеченные сочинения? Удовлетворение от того, что меня приглашают на лекции в шестой класс, а ее нет?

Сладость этих моментов стоит горечи от падения на пол перед мистером Эмброузом, стеснения в