Мои глаза медленно открываются и закрываются, когда я читаю про себя каждую строчку, мои губы шевелятся, но голос остается тихим.

Мягкий звук шагов выводит меня из оцепенения, и я еще до того, как поднимаю глаза, понимаю, кого сейчас увижу. Может, потому, что я просто чувствую его, а может, потому, что уже привыкла к его запаху — мылу и насыщенному, манящему одеколону.

— Теодора, — говорит он, стоя у моего читального стола.

Его волосы теперь длиннее, и их завитки, обычно такие аккуратные и тугие, становятся более рыхлыми и мягкими, чем длиннее. Свет ловит их и очерчивает теплым ореолом. Он одет в летнюю форму без пиджака, его короткие рукава обнажают новорожденные мышцы.

В то время как я весь год усердно старалась стать красивой, Закари просто расцвел в своей красоте. Естественная красота, теплая и отточенная.

Я помню, как впервые увидела его, как его мрачное выражение лица напомнило мне об иконах святых в иконостасах. Эта мрачность переросла в нечто иное. В его взгляде горит интеллект, аура убежденности и веры в себя.

Три года назад Закари был строг, как святой.

Теперь он красив и пугающ, как ангел.

— Закари.

Я приветствую его тем же официальным тоном, каким он приветствовал меня.

Мы смотрим друг на друга, как два настороженных зверя. Сначала я догадалась, что он пришел учиться, но его кожаного портфеля нигде не видно, и он стоит у моего стола, устремив на меня весь луч своего внимания.

— Могу я тебе чем-то помочь? — спрашиваю я, слегка наклонив голову.

Он жестом показывает на мою книгу. — Что ты читаешь?

— Китса.

— Китса? — Он приподнимает бровь, его губы кривятся в сардонической улыбке. — Не ожидал, что вам понравится такой сентиментальный поэт.

— Я нахожу его более эмоциональным, чем сентиментальным, и в его эмоциональности есть своя прелесть.

— Ты ведь знаешь, что Байрон ненавидел свою поэзию?

Я поднимаю руку в безразличном движении. — И что? Мне не нравится Байрон?

— Тебе не нравится Байрон? — Его тон недоверчив. — Похоже, он тебе нравился, раз ты защищал его так, будто он платил тебе за это на уроке мистера Кина.

С тех пор мы много раз ссорились, но почти забавно, что он до сих пор не забыл тот случай.

— Я не защищала его, — говорю я. — Я просто сказала, что его интерпретация мифа о Прометее имеет больше достоинств, чем твоя.

— А, то есть ты хочешь сказать, что в списке твоих достоинств Байрон может занимать низкое место, а я — еще более низкое?

В его глазах звучит смех, когда он говорит это. У него насыщенный, приятный карий цвет глаз, но в солнечном свете, льющемся из стеклянного купола, они становятся прозрачно-золотистыми.

Я откидываюсь на спинку стула, чтобы пронзить его острым взглядом. Закари делает то, что он делает, когда думает, что у него есть преимущество, потому что он забавляется, а я нет. А еще он делает кое-что другое, в чем он весьма искусен.

— Обычно ты гораздо более утончен, чем сейчас, когда ловишься на комплименты, — замечаю я с насмешливой улыбкой. — Чувствуешь себя немного отчаянным?

— Я всегда в отчаянии от твоих комплиментов, Теодора. — Его улыбка легка и коварна. — Это редчайшие сокровища. Как я могу не хотеть их собирать?

Я ничего не могу с собой поделать. Я смеюсь. — Прекрасно. У вас невероятно аккуратный почерк. Вот твой комплимент — бери и уходи.

Он достает телефон и набирает записку.

— Отлично, — говорит он, поднимая глаза. — В этом году у меня есть "неважно" и "аккуратный почерк".

Он закрывает телефон и убирает его обратно в карман. — Ты просто сбиваешь меня с ног, Теодора.

Я закатываю глаза, хотя смех все еще щекочет мне горло. — И это все?

— Нет. — Забава исчезает из его глаз, и возвращается та напряженность, которая всегда ассоциировалась у меня с ним. — На самом деле я пришел сюда не для того, чтобы выпрашивать комплименты, веришь или нет.

Я хмурюсь. — Тогда зачем ты сюда пришел?

— Я пришел сюда, чтобы спросить, не хочешь ли ты пойти со мной на танцы.

Мое сердце сжимается, как кулак, и падает в тошнотворном предчувствии. Я застываю в кресле, все мое тело словно превращается в лед и одновременно наполняется пламенем.

— Ты серьезно?

— Смертельно серьезно.

— Ты приглашаешь меня на танец как… как… — Я колеблюсь и решаю действовать осторожно. — Как друга?

— Нет, не как друг. Как свидание. Как моя пара.

Мы смотрим друг на друга. Из всего, что я ожидала, этого я ожидала в самую последнюю очередь. Однако Закари полон горячей убежденности, той тревожной уверенности в себе, которой я так завидую. В отличие от других мальчиков, которых я видела приглашающими девушек на танец, он не краснеет и не оправдывается. Нет ни малейшего намека на беспокойство или смущение, чтобы потускнеть в этой непроницаемой ауре решимости и уверенности.

На мгновение я путаюсь в своих мыслях. В голове воют сирены, предупреждая меня о необходимости быть начеку, быть резким, быть осторожным. Напоминают мне о словах отца, о его предупреждениях.

Я даю Закари самый безопасный ответ, который только могу придумать, — правду.

— Мне нельзя встречаться.

Его брови поднимаются. На мгновение появляется слабое удивление, которое тут же стирается спокойной улыбкой. — Это прекрасно. Тебе все еще можно пойти на танцы?

— Да.

— А тебе можно пойти с мальчиком?

— Наверное.

— Хорошо. Тогда не хочешь ли ты пойти со мной на танцы в качестве моей пары? Нам больше ничего не нужно делать. Это не должно означать ничего другого.

Я смотрю на него. Его спокойствие и искренность не могут не настораживать. Его непоколебимое спокойствие заставляет меня нервничать с каждой секундой все больше и больше.

— Я… — И снова я стараюсь быть осторожной. Я не хочу быть грубой, недоброй или бесчувственной. Честность, с которой Закари обратился ко мне, заслуживает вежливого ответа. — Может, лучше попросить кого-нибудь другого? Девушку, которой… ну, разрешено встречаться?

Он качает головой. Его глаза не отрываются от моих ни на секунду, золотисто-коричневые глубины его радужки — это мерцающий бассейн, в котором мне хочется утонуть.

— Нет. Ты единственная девушка, которую я хотел пригласить. Больше мне не с кем идти, и поэтому я больше никого не буду просить.

Мое сердце так сжалось, что я уверен, что оно даже не бьется. У меня замирает чувство, что происходит что-то невероятно важное и значимое. Закари, с его непоколебимым упорством, каким-то образом взял меня за локоть и провел через своеобразные врата, точку невозврата.

Я сглатываю. — Но что, если я скажу "нет"?

Он