class="p1">Почти касаясь ее носом, я сказал себе, что представился отличный случай поцеловать ее, но девушка, угадав мои намерения, меня остановила:

– Только не здесь… Это должно быть намного более красивое место.

Я уже начинал привыкать к ее эксцентричности, так что пришлось подчиниться. Приняв душ, я оделся, и мы отправились в ближайший комбини купить что-нибудь на завтрак. Она взяла рулет, а я остановил выбор на упаковке лепешек с начинкой из красной фасоли. Под конец мы достали из холодильника пару бутылок чая.

– Те, что с красной этикеткой внизу, – горячие, – объяснила Идзуми.

Позавтракали мы на ходу, на площади перед станцией Сидзё-Омия. Впиваясь зубами в свой рулет, Идзуми заявила:

– Сегодня около полудня я поеду поездом в Нару. Это единственное место в Японии, о котором я хоть что-то помню.

– У меня еще оплачены сутки в гостинице, но, если это недалеко, я с удовольствием с тобой поехал бы.

– Максимум час на электричке, но перед тем мы должны отметить Праздник сакуры в Киото, как считаешь?

– И как его отмечают?

– Каждый по-своему, – ответила она, стряхивая крошки с губ. – Служащие и семьи устраивают пикник под цветущим деревом. Влюбленные фотографируются на фоне сакуры. Для японцев этот праздник – нечто большее, чем просто наступление весны. С обновлением природы происходит и внутреннее обновление человека.

– Тогда я руками и ногами за то, чтобы отпраздновать это событие. И где же мы можем увидеть деревья в цвету?

– Самое знаменитое место – это Тропа философа.

Через час мы добрались до ведущей вдоль канала дорожки, обрамленной сотнями цветущих деревьев. Идзуми объяснила, что эта тропа названа так в честь Китаро Нисиды[46], известного философа, который каждый день ходил этой дорогой на занятия в университет Киото.

– В японском есть специальное слово для обозначения того, чем мы сейчас занимаемся, – ханами, любование цветами.

Повсюду прогуливались толпы людей, так что, пройдя мимо Гинкаку-дзи[47], Серебряного павильона, мы углубились в окружающие храм сады. Среди множества деревьев, отнюдь не сакур, на маленькой полянке стояло одно-единственное цветущее вишневое деревце.

– Вот это правильное место, – объявила Идзуми, опускаясь на землю и ложась на спину.

Впервые на моей памяти она не сменила платье и сейчас достала из-под оранжевого пояса свой смартфон и наушники.

Предполагая, что она включит музыку во время нашего ханами, я улегся рядом. Сквозь бело-розовую пелену над головой было видно, как по небу проплыло пушистое облачко в форме дракона.

– Вот сейчас ты можешь услышать окончание песни, – промолвила она, вкладывая мне в ухо один из наушников.

Я не понимал, о чем она говорит, пока не вспомнил печальную фортепьянную мелодию и тоскующий мужской голос. Эта музыка лилась из красной колонки Идзуми в парке Ёёги, когда мы познакомились. С тех пор, казалось, пролетела короткая и прекрасная вечность.

We are in the same page

nothing is written

and it's okay

the haiku of your lips

silently draws

the shape of a dream

Come, Sakura Girl

Under the trees

I'll kiss your hair

Tomorrow will be late

Cherries just blossom

Here today

Sakura Girl[48]

Прежде чем я успел что-либо понять, лицо Идзуми приблизилось настолько, что затмило для меня и цветы, и весь окружающий мир.

Я поцеловал ее волосы, слегка пахнущие корицей. И затем наши губы безмолвно соединились, творя лучшие на свете стихи.

Нидзю року (26)

二十六

По сравнению с внушительным, космической формы поездом «Хикари» желтый состав линии Кинтецу казался игрушкой. Сидя напротив Идзуми у окна, я все еще пытался осмыслить то, что произошло под сакурой.

Песня звучала повтором четыре раза, а мы все целовались и обнимались, пока окончательно не перемазали землей кимоно Идзуми. Потом она поднялась и, стряхнув пыль с одежды, как ни в чем не бывало продолжила прогулку.

Поезд неспешно тащился по направлению к Наре; я взял девушку за руку, но она мягко высвободила свою ладонь.

Это отчуждение заставило улетучиться ощущение счастья, охватившее меня под сакурой. Я решил отнести его на счет пассажиров, переполнявших вагон. Может, японские гены Идзуми не позволяли ей открыто выражать свои чувства на публике.

Ее огромный красный чемодан опять ехал с нами. Это означало, что она не вернется в Киото. Эта мысль еще сильнее сдавливала мне сердце.

Мы прибыли в Нару, ни единым словом не обсудив дальнейших планов.

Некогда Нара была столицей средневековой Японии, сейчас ее посещали тысячи туристов, но при этом скромные размеры вокзала свидетельствовали о том, что это провинциальный город.

Когда мы проходили мимо забавной статуи монаха с оленьими рогами[49], к Идзуми, казалось, внезапно вернулось хорошее расположение духа.

– У меня есть детская фотография, где я стою как раз перед этим персонажем. Сделаем селфи?

Мы встали по обе стороны рогатого монаха, и Идзуми, перед тем как нажать на кнопку, растопырила пальцы буквой «V».

В автобусе, на который мы сели около вокзала, Идзуми с воодушевлением рассказывала:

– Олени – это символ Нары. Ты даже сможешь покормить их печеньем, они тут повсюду, – добавила она, подмигнув. – Мы сойдем у парка вокруг храма Тодай-дзи; это самая большая деревянная постройка в мире. А в прошлом была еще больше…

– Как это? Она что, усохла?

– Практически да, – улыбнулась она. – Поскольку храм деревянный, его дважды пришлось строить заново после пожаров во время войн. И сейчас он уменьшился на треть по сравнению с оригиналом, но все равно остается самым большим.

Автобус остановился у обширного луга, по которому разгуливали десятки маленьких оленей. Они охотно позволяли прохожим гладить себя, а на каждом шагу стояли киоски со специальными лакомствами для животных.

– «Печенье для оленей…» – прочитал я на остановке. – Никогда бы не подумал, что такое может быть!

– Здесь, в Наре, очень даже может. На самом деле в этом городишке олени корчат из себя хозяев. Скоро сам увидишь.

С намерением исполнить пятое желание Амайи – «покормить печеньем оленя», – за сто иен я приобрел пакетик с десятком круглых галет, выглядевших весьма аппетитно.

Покупка не осталась незамеченной: едва я открыл лакомство, как меня окружила дюжина животных, тычущихся носами прямо в кулек. Первую галету я успел скормить молоденькому оленю, но вторую тут же перехватил самец покрупнее, почти вырвав из моих рук.

Стоя от меня всего в паре метров, Идзуми хохотала как сумасшедшая и кадр за кадром щелкала сцены, в которых я выступал жертвой корыстных