Боб перевел нетерпеливый взгляд на Пуаро.

«Глупая женщина, – казалось, говорил он. – Но вы-то человекумный. Мячи хранятся в определенных местах. И этот ящик – одно из таких мест. Внем всегда лежал мой мячик. И сейчас он тоже должен быть там. Такова собачьялогика».

– Там его нет, Боб, – подтвердил я.

Он недоверчиво посмотрел на меня. И, когда мы вышли изкомнаты, нехотя последовал за нами.

Затем нам показали стенные шкафы, чулан под лестницей,небольшую буфетную, где, по словам служанки, «хозяйка обычно составлялабукеты».

– Вы давно здесь служите? – спросил Пуаро.

– Двадцать два года, сэр.

– И одна ведете все хозяйство?

– Вместе с кухаркой, сэр.

– Она тоже давно служит у мисс Аранделл?

– Четыре года, сэр. Предыдущая кухарка умерла.

– А если я куплю этот дом, вы готовы остаться здесь?

Она слегка зарделась.

– Большое спасибо вам, сэр, но я решила больше не работать.Хозяйка оставила мне достаточно денег, и я хочу переехать к моему брату. Я живуздесь по просьбе мисс Лоусон, чтобы присмотреть за домом, пока он не будетпродан.

Пуаро кивнул. В наступившей тишине послышался новый звук:тук, тук, тук. Он становился все громче и громче и, казалось, спускалсяоткуда-то сверху.

– Это Боб, сэр, – улыбнулась она. – Он нашел свой мячик исбрасывает его сверху вниз по лестнице. Это его любимая игра.

Когда мы подошли к подножию лестницы, на нижнюю ступенькушлепнулся, подпрыгнув, черный резиновый мячик. Я поймал его и посмотрел вверх.На площадке, расставив лапы, лежал Боб, виляя хвостом. Я кинул ему мяч. Онловко поймал его, удовлетворенно пожевал минуту-другую, потом аккуратно положилмежду лапами и стал медленно подталкивать носом к краю площадки, пока мяч нескатился с верхней ступеньки и не запрыгал снова по лестнице. После чего Боб,наблюдая за этим процессом, изо всех сил завилял хвостом от удовольствия.

– Он может так забавляться часами, сэр. Это его любимаяигра. Хоть целый день. Хватит, Боб. Джентльмены пришли сюда вовсе не для того,чтобы играть с тобой.

Присутствие собаки всегда способствует установлениюдружеских контактов. Наш интерес к Бобу растопил ледяную чопорность, присущуюхорошей служанке. Пока мы ходили по спальням, горничная охотно рассказывала намоб удивительной сообразительности Боба. Мячик по-прежнему лежал у подножиялестницы. Когда мы проходили мимо, Боб проводил нас взглядом, полным упрека, ис достоинством пошел вниз за мячом. Сворачивая направо, я увидел, как он, держамяч в зубах, медленно поднимался наверх усталой походкой, напоминая старика,которого некоторые личности бросили на половине пути, неразумно полагая, что путьэтот ему под силу.

Пока мы обходили спальни, Пуаро исподволь вытягивал изгорничной нужные ему сведения.

– Здесь жили все четыре мисс Аранделл, не так ли? –поинтересовался он.

– Да, сэр, но в ту пору я здесь еще не работала. Когда япришла в этот дом, тут оставались только мисс Агнес и мисс Эмили, а черезнесколько лет и мисс Агнес умерла. Она была самой младшей. Но почему-то ушла изжизни раньше сестры.

– Наверное, у нее было слабое здоровье?

– Нет, сэр, вот это и странно. Моя мисс Аранделл, то естьмисс Эмили, очень часто болела и без конца имела дело с врачами. Чего никакнельзя сказать о мисс Агнес. Она отличалась крепким здоровьем. И все же умерлапрежде мисс Эмили, которая, несмотря на бесконечные, с самого детства болезни,пережила всю семью. Вот ведь как бывает.

– Гораздо удивительнее то, что это бывает сплошь и рядом.

И Пуаро принялся рассказывать историю о своем больномдядюшке, по моему твердому убеждению, целиком выдуманную – я даже не собираюсьздесь ее повторять. Достаточно сказать, что его рассказ дал желаемый результат.Разговоры о смерти развязывают язык скорей, нежели любая другая тема. ТеперьПуаро мог задавать вопросы, которые еще двадцать минут назад были бы встреченынастороженно, даже враждебно.

– Мисс Аранделл долго болела и сильно страдала?

– Нет, я не сказала бы, сэр. Она давно чувствоваланедомогание. Вы понимаете, она два года назад перенесла желтуху. Лицо и белкиглаз у нее пожелтели…

– Да, я знаю, что это такое… – И тут же последовала история,приключившаяся с его кузиной, у которой, само собой, тоже была желтуха.

– Совершенно верно. Все происходило именно так, как выговорите, сэр. Она ужасно болела, бедняжка. Ничего не ела, ее все время рвало.По правде говоря, доктор Грейнджер потерял всякую надежду на ее выздоровление.Но он знал, как вести себя с ней. Не давал никаких поблажек. «Решили протянутьноги, отдать богу душу?» – бывало, спрашивал он ее. И она отвечала: «Нет,доктор, я еще поживу». На что он говорил: «Вот и правильно. Именно это мнехотелось от вас услышать». За ней ухаживала больничная сиделка, так вот онарешила, что мисс Аранделл уже собралась оставить нас, и заявила доктору, что,по ее мнению, нет смысла больше зря беспокоить больную и насильно ее кормить.Но доктор только закричал на нее: «Чепуха! Беспокоить ее? Вы должны силойзапихивать в нее еду!» И велел регулярно давать ей мясной бульон, а перед этимобязательно ложку коньяка. А потом сказал слова, которых я никогда не забуду:«Вы еще молоды, моя дорогая! И не представляете, сколько сил обретает человек свозрастом, когда ему приходится сражаться со смертью. Это молодые лежат, задравлапки кверху, и умирают лишь потому, что не знают, что такое жизнь. Посмотритена человека, которому перевалило за семьдесят. Он горит желанием жить и готовбороться за жизнь». Как это верно, сэр. У этих стариков столько сил и такойострый ум, что просто диву даешься, оттого-то, говорил доктор, они так долгоживут и доживают до глубокой старости.

– Золотые слова! Лучше и не скажешь! И мисс Аранделл былаименно такой? Деятельной? Энергичной?

– О да, сэр. Здоровьем она не отличалась, зато голова у нееработала отлично. Поэтому-то болезнь и отступила от нее. Наша сиделка долго немогла прийти в себя от изумления. Слишком уж молоденькая она была, вся такаянакрахмаленная, но, надо отдать ей должное, ухаживать за больными умела, игорячий чай всегда был у нее под рукой.

– Совсем-совсем выздоровела?

– Да, сэр. Конечно, хозяйке пришлось еще долгопридерживаться строжайшей диеты: ничего жареного, только вареное или на пару ини капли жира. Даже яйца есть ей доктор запретил. Она все жаловалась, что едаслишком пресная.

– Главное – она поправилась.