— Понял, — произнес он.

Целясь ему в лоб, из укрытия вылез мальчишка лет пятнадцати, если не меньше: чумазый, у рта и под носом синяки, с губ не сходит усмешка. Винтовку чертенок держал уверенно, должно быть, привык с ней обращаться. В глазах застыли злоба и недоверие. Словом, нарвались мы на самого злого паренька во всем мире, и нужно срочно заговорить ему зубы, иначе он сделает дырку в голове моего братца.

— Мы не желаем тебе зла, — первым произнес я.

— Тут до вас уже приходили, то же самое сказали, — ответил парнишка. — Потом врезали мне и забрали картофельную запеканку.

— Не нужна нам твоя запеканка, — заверил чертенка Чарли.

— Вот и славно. У меня ее больше нет.

Мальчишка, видно, давно не ел и ослаб. Я сказал:

— Если ты голоден, мы с радостью поделимся беконом. Я только утром купил в городе недалеко отсюда. А еще муку. Хочешь, парень, угостим беконом и лепешками?

— Врешь! — ответил он. — Поблизости городов нет. Мой папка неделю как уехал жратву искать.

Чарли посмотрел на меня.

— Не тот ли это мужик, что встретился нам на тропе вчера? Помнишь, он еще спешил, хотел сыночка накормить?

— Точно, и ехал он аккурат в эту сторону.

— Он скакал верхом на сивом мерине? — спросил паренек, сама беспомощность и отчаяние.

Чарли кивнул.

— Да, да, на сивке. Он говорил, какой ты славный малый, как он тобой гордится. Папашка твой от тревоги весь извелся, не мог дождаться встречи.

— Папка прям так и сказал? — с сомнением спросил паренек. — Правда-правда?

— Да, уж так он спешил к тебе, так спешил… Жаль, пришлось пристрелить его.

— Ч-чего?

Не успел парнишка опомниться, как Чарли выхватил у него винтовку и прикладом саданул ему по лбу. Парнишка отлетел в глубь повозки да так и остался там лежать.

— Идем, что ли, кофе сварим, — предложил Чарли и, спрыгнув со сцепки, направился к костру.

Небольшая стычка придала Чарли сил. Он даже взялся готовить завтрак с невиданным для него воодушевлением — взбурлив, кровь в нем якобы выжгла недуг. Братец даже согласился приготовить еды и на паренька, но прежде мне предстояло убедиться, что малец жив. Ибо врезали ему по башке крепко, если не сказать насмерть. Заглянув под навес, я застал паренька живым: он очухался и сидел теперь, отвернувшись от входа.

— Мы там завтрак готовим, — сказал я. — Если не хочешь, можешь с нами не есть, однако братцу моему лишний рот накормить не жалко.

— Вы убили моего папку! — ответил паренек, глотая слезы. — Сволочи!

— Да это мы так сказали, чтобы тебя отвлечь и разоружить.

Мальчишка обернулся и посмотрел на меня. От удара кожа у него на лбу лопнула, и на переносицу стекала струйка крови.

— Правда? — спросил мальчик. — Богом клянетесь?

— Для меня это пустое, поэтому нет, Богом не клянусь. Могу, однако, поклясться своим конем. Что скажешь?

— Так вы не встречали мужика на сивом мерине?

— Нет, не встречали.

Собравшись с силами, паренек полез ко мне через лавки. Я помог ему спуститься на землю и за руку отвел к костру, поскольку ноги у мальца подгибались от слабости.

— Вы посмотрите, кто сбежал от одинокой смерти! — жизнерадостно воскликнул Чарли.

— Верните винтовку, — потребовал малец.

— Мужайся, парень, тебе грозит отказ.

— Отдадим винтовку, когда поедем прочь, — пообещал я и передал пареньку тарелку, полную бекона, бобов и лепешек. Еду он принял, однако есть не стал. Только таращился на нее с таким видом, будто угощение вызывало в нем жуткую скорбь.

— Что не так? — спросил я.

— Надоело, — произнес паренек. — Меня постоянно лупят по голове.

— Скажи спасибо, что я не снес ее пулей, — сказал Чарли.

— Больше мы тебя не ударим, — вставил я. — Ты, главное, не хитри. А пока ешь, не то остынет.

Паренек смел еду с тарелки и, немного погодя, ее выблевал. С голоду его желудок отвык принимать твердую пищу, и теперь малец сидел и смотрел на полупереваренный завтрак, размышляя, поди, не проглотить ли его обратно.

— Слышь, парень, — предупредил его Чарли. — Только тронь свою рвоту, и я застрелю тебя.

Тогда я отдал мальчишке бóльшую часть своей порции, велев есть медленно, а после прилечь на спину и дышать глубоко. Выполнив указания, паренек откинулся на спину и пролежал спокойно минут пятнадцать. Его не вырвало, но желудок продолжал возмущаться.

— А как же вы? — садясь, спросил меня парень. — Голодным останетесь?

— Мой брат постится во имя любви, — ответил Чарли.

Вот уж не думал, что братец прознал о моем новом режиме питания. Покраснев, я не мог посмотреть ему в глаза, ответить на лукавый взгляд.

Мальчишка вопросительно взглянул на меня.

— У вас есть подруга?

Я не ответил, и он мне признался:

— Я себе тоже подругу завел. Ну, то есть она была моей подругой, когда мы с папкой уезжали из Теннеси.

Чарли спросил его:

— Как вышло, что ты сидишь тут один, без еды и лошадей, на трех повозках?

— Нас было много, и мы ехали работать на берегах рек в Калифорнию. Я, мой папка, его два брата — Джимми и Том, друг Тома с женой. Она первой померла: ела, ела, а еда в ней не держалась. Папка говорил: нельзя было тащить ее с собой. Думаю, он правильно говорил. Мы ее похоронили, поехали дальше, и тут приятель Тома говорит, что не может ехать дальше. Берите, мол, все: и повозку, и инструменты, а ему, мол, надо домой и там поскорбеть. Мол, сердце его разбито. Только он отъехал на четверть мили, как дядюшка Том выстрелил ему в спину.

— Сразу после похорон жены? — спросил я.

— Нет, дня два прошло. Дядюшка Том не хотел убивать друга. Он сказал, что просто припугнуть хотел, для смеху выстрелил.

— Как-то не смешно получилось.

— Да он по жизни был недобрый. И умер он следующим. Подрался в салуне, и ему вспороли брюхо. Крови вылилось море. Она, как красный ковер, под ним растеклась. Сказать по совести, мы только обрадовались. С Томом нелегко было. И он лупил меня по голове больше других. Просто так, без причины. Пройдет мимо — стукнет, пройдет мимо — стукнет.

— Что же твой батя не велел ему прекратить?

— Папка мой вообще разговаривал мало и редко. Взрослые таких, как он, зовут, ну, замкнутый.

— Что было дальше? — спросил Чарли.

— А, ну, значит, Том погиб, мы продали его лошадь. Хотели и повозку продать — не вышло. Никто не брал ее, такую задрипанную. Пришлось впрячь двух волов да в три повозки. И что, вы думаете, случилось? Волы подохли: от голода, от жажды, ну и хлестали их плетьми только так. И вот, значит, остались мы с папкой и дядя Джимми. Впрягли мы лошадей в повозки, тащимся. Деньги тают на глазах, еда тоже. Мы переглядываемся и думаем одновременно: проклятье!