При бородаче ценного мы почти ничего не нашли: карманный ножик, курительную трубку и письмо, которое мы похоронили вместе с телом и которое, впрочем, успели прочесть.

Наверное, письмо лучше было бы отправить по назначению, однако вспомните: в гневе я плохо соображаю, разум застит черная пелена, и подобные мелочи на ум просто-напросто не приходят. Как подумаю о безголовом скелете под ручьем, так тоска берет. Я не жалею о гибели бородача, но давать волю гневу — не дело. Не то чтобы я боюсь утратить самообладание, просто смущаюсь последствий.

Избавившись от тела, мы с Чарли принялись за поиски золота. Найти его оказалось не трудно: бородач зарыл клад ярдах в двадцати от стоянки, пометив его крестом из веточек. На двести долларов золотишко не тянуло, но кто я такой, чтобы оценивать, ведь мне не доводилось иметь дело с пылью и плотными хлопьями. Мы с Чарли разделили находку пополам, и я ссыпал свою долю в старый кисет, отыскавшийся на дне седельной сумки.

На ночь Чарли устроился в палатке. Я думал присоединиться к нему, но от запаха бородача и конины, разложенной на самодельной сушилке в дальнем конце палатки, меня заворотило. Сомнительным ароматам я предпочел ночь у костра под звездами. Было холодно, однако этот холод зимней стужей не назовешь. Он кусал плоть, не трогая мускулов и костей.

Наступил рассвет, и спустя полчаса Чарли вылез из палатки. Выглядел братец постаревшим лет эдак на десять и очень грязным. Он похлопал себя по груди, выбив доброе облачко пыли, и решил, что утренняя ванна не повредит. Набрав в один из старательских лотков воды, Чарли поставил его на огонь. Отыскал в ручье место поглубже, разделся и сиганул в поток, визжа от холода.

Прошлой ночью Чарли не пил — попросту нечего было — и поблизости не ошивалось никого, кто мог бы нарушить это его нечаянное проявление радости. Братец выглядел настолько довольным, что я, сидя на берегу и видя подобное невинное счастье, даже растрогался. Будучи моложе, Чарли смеялся и радовался куда чаще, а потом мы связались с Командором, и братец мой сделался угрюмым и настороженным. Тем более грустно было смотреть, как он голышом плещется в искрящемся ручье в окружении заснеженных горных пиков. Сейчас братец ненадолго вернулся в прошлое, но пройдет немного времени, и он наденет прежнюю личину.

Вот Чарли выбежал на берег и, не одеваясь, встал у огня. Глянув на свое скукоженное хозяйство, он пошутил, дескать, купание всякий раз возвращает его в детскую пору. Опрокинув на себя лоток горячей воды, братец выдал новую порцию радостных воплей.

После завтрака я улучил момент и, пользуясь добрым расположением духа Чарли, уговорил его попробовать почистить зубы.

— Да, вот так, — приговаривал я. — Вверх-вниз… Теперь хорошенько поскреби язык.

Вдохнув через рот и ощутив мятный привкус, Чарли, немало впечатленный, вернул мне щетку.

— А хорошо-то как во рту стало!

— О чем и речь.

— Мне словно всю башку прочистили.

— Вот приедем в Сан-Франциско и купим тебе щетку.

— Да, так и поступим.

Мы уже хотели седлать коней, как вдруг из лесу на противоположном берегу выступил Счастливчик Пол. На спине его сидел давешний паренек. За прошедшее время ему успели еще раз настучать по голове: лицо покрывала свежая кровь. Паренек махнул мне рукой и тут же свалился на землю. Не замечая перемен, Счастливчик Пол приблизился к ручью и стал пить.

Мы окунули парнишку в воду, и он тут же очухался. Обрадовавшись нам, он сел и пораженно произнес:

— Я прежде ни разу не купался в потоке. — Он похлопал ладонью по поверхности ручья. — Господи! Да она же холодная!

— Что с тобой случилось? — спросил я.

— У кромки леса мне повстречались трапперы. Их было четверо, и все верхом. Искали рыжего медведя. Я сказал, что не видал его, и они врезали мне по башке дубиной. Я упал, и они захохотали, поехали дальше. Потом я кое-как собрался, сел на старину Пола, и он вывез меня сюда к вам.

— Конь просто шел к воде, вот и все дела, — возразил Чарли.

— Нет, — настаивал паренек, похлопывая и поглаживая коня по морде. — Он чуял мои мысли и знал, что мне нужно.

Чарли произнес:

— Ты прямо как мой брат и его конь Жбан. — Обернувшись ко мне, братец сказал: — Вам бы с этим пареньком сдружиться и создать совет какой-нибудь или союз.

— В какую сторону поехали трапперы? — спросил я у паренька.

— «Покровители убогих тварей», — предложил название Чарли.

Паренек ответил мне:

— Я слышал, как они собирались назад в какой-то Мейфилд. Это что, город? Наверное, и папка тоже туда поехал.

— Мейфилд здесь главный, заправила, — сказал я и поделился с Чарли тем, что сболтнул бородатый старатель. Услышав о награде в сто долларов, братец высказался, мол, предлагающий сотню за шкуру медведя — болван. Паренек, который тем временем смывал кровь с лица, заметил: сотни долларов ему для жизни хватило бы за глаза. Я же указал ему на палатку и предложил обогреться у огня, переждать здесь какое-то время.

— Я… — потупился паренек. — Я думал, что с вами поеду.

— Ну нет, — ответил Чарли. — В прошлый раз ты устроил знатную хохму, но с нас хватит.

— Погодите, холмы закончились. Теперь-то Счастливчик Пол покажет, на что способен.

— Достаточно, показал уже.

— Он по равнине как по маслу скользит.

— Нет, нет и еще раз нет.

Паренек посмотрел на меня жалостливым взглядом, и я повторил слова Чарли: ты, мол, теперь сам по себе. Мальчишка заплакал, и Чарли хотел ударить его, но я удержал руку братца. Страшно недовольный, тот пошел седлать Шустрика. Не знаю почему, но даже я, глядя на парнишку, вдруг испытал безотчетное желание огреть его по башке. Она, голова, прямо-таки взывала к насилию.

Мальчуган разревелся не на шутку, от души и с соплями: не успевал лопнуть пузырь у правой ноздри, как еще один надувался у левой. Тогда я объяснил, что не наша задача — печься о детях, потому как путь нам предстоит стремительный и очень опасный. Впустую. Парнишка не слушал да и не слышал меня, поглощенный собственным горем. Если он не перестанет, я точно врежу ему… Испугавшись собственного гнева, я за руку отвел мальчишку к палатке и вытащил кисет из сумки.