Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Городские торговцы на фарфоровых скульптурах Иоганна Якоба продавали птицу, фрукты, карты и эстампы, которые сшитыми листами свешивались с перекинутой через плечо веревки. На верхнем из них Флах рисовал то ландкарту Швабии, то подобие голландской гравюры. Мясничиха с рынка держала горшочек с кровью, а рядом с ней стоял чан с внутренностями. Попали на стол к мастеру и простолюдины из самых низов: горбун в шутовском колпаке со страшной девицей, которые играли на шарманке, и пара нищих: она побиралась с кошкой на плече, горшком в руке и сумой у ног, а он стоял с рукой на перевязи и подавал собаке кусок хлеба. Статуэтки военных мастер не любил и создал только одного вюртембергского гусара с женой и ребенком. А вот детей – их охотно покупали – у него было много: с фруктами, с редиской, с яйцами, с петухами. Птиц и животных Иоганн Якоб вылепил в большом количестве: эти всегда популярны, и делать их легко. Попугаи, олени, курицы, пудели, снегири; медведица с медвежатами у улья: пчелы облепили ей морду, и она бешено вращала глазами.
Много было кавалеров в париках и дам в прическах. Были и большие многофигурные сцены, например с виноградной лозой, цветами и многочисленными детьми, лазающими по каменной беседке, в которой их молодые родители угощали друг друга ягодами с ярко-зеленых гроздей. Иоганн Якоб слепил традиционные времена года в виде четырех путти и создал пародию для посвященных на известную мейсенскую статуэтку Кендлера: портного, которому жена помогает взобраться на козла.
Время от времени Иоганн Якоб творил очередную фигурку с лицом Андреаса. На переполненном статуэтками столе обербоссиерера Андреасы терялись, но сам мастер мог найти их с закрытыми глазами. Кроме продавца яблок и жнеца, мастер смоделировал молодого крестьянина на сенокосе, где он, закинув голову в заломленной широкополой шляпе, остановился выпить воды из фляжки. Ни чулок, ни башмаков на ногах у него не было, а короткий камзол едва прикрывал ледерхозе, в которые, по просьбе Иоганна Якоба, одел его Флах. Был Андреас-мясник с окороком на плечах; за пояс ему мастер заткнул нож, на голову надел круглую шляпу и спустил правый чулок. Потом прибавились продавец птиц, на правой руке которого сидели крылатые певцы, под мышкой была зажата индюшка, а у ног стояла клетка с дикой уткой, и босой садовник в широкополой итальянской шляпе – он задумчиво упирался ногой в лопату, а панталоны телесного цвета так плотно облегали ноги, что, если бы не гульфик, ничто не указывало бы на их присутствие.
Байер и Хаслмайер приходили наблюдать за его работой и уже скоро сами начали спускать на своих фигурках чулки, бретельки и плечики и одевать их в расхристанные сорочки. Из дворца наведывался и придворный скульптор Пьер-Франсуа Лежун. Иоганн Якоб знал его каменных парковых богов и героев, но самое интересное, по рассказам очевидцев, находилось в дворцовой зале для ассамблей: два бюста из бело-красно-черного итальянского мрамора: Никколо Джомелли, директора Штутгартской оперы, и Музы. Пьер-Франсуа раньше работал с фарфором и с приездом Иоганна Якоба вернулся к этому материалу. Среди его статуэток, сделанных на манер работ мастера Лойса, выделялся крестьянин, играющий на шарманке: полураздетый античный молодчик в тоге, спустившейся на чресла, и одном дырявом носке, сползшем до лодыжки. А Байер создал целый оркестр: привлекательные мужчины и женщины самозабвенно играли на гитарах, виолончелях, альтах, клавесинах и охотничьих рожках, нисколько не заботясь о сползших деталях туалета, оголяющих их молодые тела. Фигурки имели успех, а иногда даже служили приманкой для сластолюбцев всех возрастов и мастей. Пытался подражать Иоганну Якобу и Неес, но его кавалеры и дамы с муфтами оставались безжизненными.
Карл Евгений посетил фабрику только через год после приезда мастера Лойса в Людвигсбург. Он ездил в Венецию отвлечься от скучных дел войны и привез оттуда, взамен надоевшей Луизы Тоскани, новую любовницу – оперную актриску. В пропахшую луком и тушеной капустой и не проветриваемую по случаю зимних холодов комнату Карл Евгений и его свита внесли ароматы пудры и цветочных духов. К ним примешивались запахи аристократического пота, сыромятной кожи сапог и пропитанных мочой панталон.
– Ну что, господин обербоссиерер, не обижают вас тут? – в шутливом тоне начал разговор герцог.
– Благодарю Вас, сир, работать рядом с мастерами Вашей замечательной фабрики для меня большая честь.
– Ну-ну, посмотрим, что вы наработали.
Герцог приблизился к столу Иоганна Якоба. На его руку опиралась худая итальянка очень молодого возраста и не слишком благородных манер. Двое слуг несли за Карлом Евгением золоченое кресло, за ними толпились придворные. Кресло поставили у стола, герцог сел и начал с интересом разглядывать фигурки. Руки его порхали: сортируя, откладывали.
Иоганн Якоб смотрел, как герцог отбирает и ставит в ряд все статуэтки с лицом Андреаса. «Зачем он это делает?» – с ужасом думал мастер.
– Да, я молодец, – проговорил наконец довольный Карл Евгений. – Правильно вас назначил, Иоганн Якоб. Вы принесете славу моей фабрике и моему имени.
– Благодарю Вас, сир. Это слишком высокая похвала моим скромным усилиям.
Герцог еще раз посмотрел на Андреасов – слева направо, будто принимал парад, – и вынул из строя продавца яблок.
– Этого я заберу.
– А другие не понравились Вашему светлейшему высочеству? – осмелел Иоганн Якоб.
– Понравились. Но просто этот снял шляпу. А в кабинете герцога Вюртембергского простолюдин в шляпе находиться не может. Даже если он фарфоровый и стоит на столике, – захохотал удачной шутке Карл Евгений. При этом его румяные щеки собрались в яблочки, голова затряслась, а голубая пудра модного яйцеобразного парика «греческий тупей» поднялась в воздух и заискрилась в лучах зимнего солнца.
Засмеялись и придворные; все они были в
