– Мастер Лойс, – она всегда называла его так, – вы можете по вечерам резать деревянные ложки и тарелки, а я их буду продавать по крейцеру.

Мастер промолчал, и Марта перешла к делу.

– Сегодня, мастер Лойс, рынок был плохой. Если бы продукты не кончились, вообще до субботы бы ждала. Ну, хлеба, как обычно, купила на десять крейцеров, масла на девять и сыра на восемь. Этого на три дня должно хватить. Гороха на четыре крейцера – дорого, я знаю, вы мне попеняете, но сегодня Гизела не приехала, а у Вильгельмины всегда дороже. К тому же она меня не любит, а стало быть, и хорошей цены от нее не дождешься. Вина пол-литра – на одиннадцать крейцеров, разливное; французское в бутылке было в пять раз дороже. А что: вино и вино, какая разница, правда? Мясо сегодня понравилось? Это я кролика купила за десять крейцеров. Скажете – дорого? Но он был как два кролика, такой большой и жирный. Мяса еще на два дня осталось. И что хорошо, я его живым купила – а то могут кошку подсунуть. Я ведь так говорю, мастер Лойс?

Иоганн Якоб научился слушать Марту, не перебивая. Ее жанром был монолог; в диалоге девушка тушевалась, сбивалась и в конце концов замолкала.

– Дальше: свечи на неделю – двадцать шесть крейцеров, масло лампадное – семнадцать. Хватит на три дня. Хотя я не понимаю, мастер Лойс, зачем и свечи, и лампады – у вас же не дворец. И денег больше бы осталось, а то с этим светом одно разорение. Ну, а сейчас о том, что вы мне дали – спасибо вам – на платье. Оно стоило пятьдесят пять крейцеров, но я госпожу Крафт полчаса убалтывала – попытка ведь не грех? Припомнила, что мама ей всегда зелени вдвое больше давала за те же деньги, а еще то луковицу, то репу подложит. Она и уступила: за сорок девять крейцеров продала платье! Хорошее, да? Жилет за пятнадцать крейцеров. Тут не уступила ничего, но я ленту бесплатно выпросила. Вот и все. Сыр, мыло и дрова не покупала – с прошлого раза остались. А лекарства – вы сказали, что сами к аптекарю пойдете. Вы, мастер Лойс, мне давали два полталера с благословенной императрицей нашей Марией Терезой и тридцать крейцеров с мужем ее, императором Францем I, ведь так?

Мастер Лойс кивнул: так, мол. И с Марией Терезой, и с Францем I давал.

– Так вот, получите сдачу, – и Марта положила на ладонь Иоганну Якобу захватанную серебряную монету, – пятнадцать крейцеров с нашим благословенным Карлом Евгением.

Когда Марта ушла спать, мастер записал расходы за этот удачный для него день:

«12 мая 1763 года:

Хлеб – 10 крейцеров

Масло – 9 крейцеров

Сыр – 8 крейцеров

Горох – 4 крейцера

Вино – 11 крейцеров

Жирный кролик – 10 крейцеров

Свечи – 26 крейцеров

Лампадное масло – 17 крейцеров

Платье Марте – 49 крейцеров

Жилет Марте – 15 крейцеров

ИТОГО: 1 талер и 15 крейцеров»

Перед тем как заснуть, Иоганн Якоб подумал о маленьком Андреасе. Мастер не любил детей, и этот ребенок не был исключением. «Вот подрастет, станет разговаривать, тогда и посмотрим, понравится он мне или нет. А пока это кричащая и какающая кукла». Нет, раньше чем через шесть лет Иоганн Якоб предпочел бы не видеть мальчика.

9

– Андреас Иоганн, крещеная душа, ты выносил вчера урыльники?

– Забыл, мама!

– Вконец распустился!

– Сейчас вынесу.

– Сейчас? Совсем из ума вон?! Днем в воскресенье, когда все дома сидят и только и делают, что смотрят в окна и перемывают косточки соседям? Выбросишь, когда стемнеет. А пока вынеси их во двор.

Румяный стройный мальчик в белой холщовой рубахе, коричневых штанах и с черной шапочкой на светловолосой голове встал из-за стола, где на четвертинке листа рисовал масляную лампу, и обратился к сидящему рядом Иоганну Якобу:

– Папа, я сейчас.

За последние шесть лет произошло немало. Например, мастер женился. Получилось это так: однажды вечером он пришел с фабрики и застал Марту в слезах. Соседский мальчик, повторяя слова родителей, невинно рассказал трехлетнему Андреасу, что его мать – шлюха, а он сам – ублюдок. Андреас спросил у мамы, что значат эти слова, и Марта решила уйти из города. Но Иоганн Якоб уже не мог обойтись ни без ее стряпни, ни без звуков и запахов в доме, связанных с этими чужими ему людьми, – и предложил брак. Марта согласилась и в ту же ночь пришла к мастеру, который погладил ее по голове, поцеловал в лоб и отправил обратно в кухню.

Женившись на Марте, Иоганн Якоб усыновил маленького Андреаса, к которому уже привык. Он даже использовал резвого и смышленого мальчишку как модель для фигурки собирателя колосков. Мастер поставил только одно условие: мальчик будет зваться Андреас Иоганн. Марта подумала, что муж, добавив свое имя к имени сына, хочет этим приблизить его к себе. На самом деле Иоганну Якобу трудно было жить рядом с другим Андреасом. Андреас Иоганн же сразу отделился от своего настоящего отца, оставив того в полной собственности мастера.

Годы жизни в Людвигсбурге слились у Иоганна Якоба в серую массу будней; он бы их и вовсе не замечал, если бы не государыня императрица, которая старела на монетах с каждым новым выпуском. «И я старею, хотя не чувствую этого», – думал мастер. Прошлое и настоящее были наполнены затхлым воздухом фабрики и проблемами с геморроем; и только тот четверг, когда он познакомился с Андреасом, выделялся для него светлым пятном. Иоганн Якоб проигрывал в памяти зимний людвигсбургский рынок, оранжевые плоды и их разговор, который он помнил до последнего слова и улыбки. К этому почему-то всегда примешивалось воспоминание о ночном горшке герцога, и как мастер ни пытался забыть его или хотя бы отделить от Андреаса, ничего не выходило.

Образ паренька продолжал жить статуэткой на табурете у кровати и памятью об одном дне. В воображении мастера, чем дальше, тем больше выходившем из-под его контроля, Андреас приходил к нему каждую ночь. Узкая кровать парила в облаках, и было не важно, что двое на ней не могли уместиться.

– Папа, иди сюда!

Иоганн Якоб вышел на улицу, откуда доносился голос сына. Сладкий аромат ландышей, густо покрывших канавы