одинаковых париках, а их дамы в модных парижских прическах «бабочка» и «тайна», покрытых розовой пудрой, – прошлогодние «неженка» и «сентиментальная» теперь носили только провинциалки, которым было не место при блестящем дворе герцога Вюртембергского. Нежно-розовая пыль с причесок дам и светло-голубая с париков их кавалеров, смешанная с серо-пурпурными вшами, порхала по комнате.

Карл Евгений продолжал рассматривать статуэтку. Похвалил тонкую работу, искусную раскраску, а потом повернулся к своей спутнице и спросил по-французски:

– Вот не знаю только, сударыня, хорошо ли наложены румяна. – Он указал на красные пятна на щеках Андреаса. Щеки самого герцога при этом подрагивали, и придворные начали услужливо подхихикивать.

– Сударь, я не знаю, как накладывают румяна ваши мещане, – нашлась бойкая итальянка, – спрошу у своей горничной Греты. Впрочем, Вы сами можете спросить, когда увидите ее в следующий раз.

Герцог покраснел, а придворные смущенно отвели глаза. Карл Евгений встал и направился к выходу – мастера поклонились. У дверей герцог остановился посмотреть на работы придворного скульптора Байера, которые тот выставил на столе: голого Аполлона с женственными линиями тела и кукольными чертами лица, и Орфея с Цербером. Двухголовый пес едва доходил древнегреческому герою до колен и смахивал на симпатичного щенка, с мордами более одухотворенными, чем лицо его хозяина. И Аполлон, и Орфей играли на лирах. Байер создал обе композиции с задней мыслью: было известно, что герцог тет-а-тет с Луизой Тоскани любит послушать, как она играет на лютне струнные арпеджио. Откуда бедному скульптору было знать, что вместо Тоскани на руке герцога в этот день будет висеть другая особа.

– При чем тут лиры? Не понимаю, – недовольно буркнул Карл Евгений и ушел с фабрики.

Байера долго успокаивали. А Иоганн Якоб получил приглашение на празднование дня рождения герцога, которому в этом году исполнялось тридцать пять лет.

8

Иоганн Якоб хорошо запомнил февраль шестьдесят третьего. Город гудел, как растревоженный пчелиный улей: празднества по случаю дня рождения Карла Евгения обещали быть помпезными – после долгой войны люди жаждали развлечений. Пиры начались с конца января; иногда они были связаны с приездом очередного гостя – герцога, курфюрста, епископа или маркграфа, – но чаще не имели никакого повода. Каждый день прибывали фуры: тяжело груженные заморскими фруктами и овощами, специями, кофе, чаем и шоколадом – из Нидерландов, парфюмерией, нарядами и париками – из Парижа. Дворцовые садовники снимали урожай с оранжерейных деревьев, местные виноделы разливали по бутылкам вино прошлого года, герцог и его придворные ездили на охоту и возвращались с мелкой и крупной дичью для праздничного стола. Голландские, немецкие и французские ювелиры привозили драгоценные камни и принимали заказы на украшения, которые тут же и выполняли, деля мастерские и прибыль с местными умельцами. Во дворце репетировали артисты штутгартской оперной труппы – готовилось театральное представление. За неделю до дня рождения во внутренний двор въехали бочки с водой, телеги с парусиной, столбами, лавками и позолоченными декорациями. Несколько дней стучали топоры и раздавались крики мастеровых, устанавливающих тяжелые конструкции. Все стихло только в ночь перед празднеством.

Поздним утром в пятницу одиннадцатого февраля Иоганн Якоб стоял перед входом в герцогский дворец. В полдень, когда выстрелила пушка, двое гусаров начали впускать счастливчиков с приглашениями. Мастер прошел под аркадой и не поверил своим глазам: хорошо знакомый внутренний двор преобразился в театральную сцену длиной в двести шагов. Над двором был натянут парусиновый купол. Половина купола была ночным небом, и по нему ехала колесница, запряженная быками. Ими погоняла прекрасная богиня Селена, на что указывал посеребренный месяц в ее волосах. На другой стороне парусинового купола, со стороны апартаментов герцога, небо было утренним. На него из-за перистых облаков поднималось солнце. Светило было изображено как Гелиос на колеснице, запряженной четырьмя златокрылыми конями. Опытный глаз Иоганна Якоба сразу определил, что крылья покрыты сусальным золотом.

Под окнами апартаментов герцога были построены многоступенчатые трибуны, а в центре, на лесах, – открытая ложа, в которую можно было попасть прямо с балкона первого этажа. В ложе, отделанной позолоченным гипсом, стояли резные кресла. Особенно пышное, в центре, было увенчано Вюртембергской короной. По одному из узких проходов, которыми были разделены скамьи для простых зрителей, Иоганн Якоб поднялся наверх, куда указал ему дворцовый слуга, сел на крайнее место и огляделся. Под лунно-солнечным небом, в середине двора, он увидел знакомую балюстраду, пересекающую двор изломанной линией. А прямо за ней, перед старым охотничьим дворцом, поднималась ледяная горка с выбитыми в ней ступенями. Ступени вели к площадке, где стояло кресло – точно такое, как в герцогской ложе. Большая замерзшая лужа под горкой была окружена бутафорскими деревьями и скалами с водопадами и должна была, по всей вероятности, изображать море.

Народ прибывал, и скоро все скамьи были заняты. Сидели тесно и все время толкались, пытаясь утвердиться на своих эфемерных местах, и Иоганну Якобу пришлось приложить немало усилий, чтобы не свалиться в проход. Ждали больше двух часов: герцог и его свита обедали. Но вот во двор вышли горнисты и затрубили в охотничьи рожки, с которых свисали герцогские штандарты. Все посмотрели на ложу. Возвышаясь над своими подданными в платье золотом и красном и почти касаясь головой в герцогской короне расписных небес, Карл Евгений являл собой внушительную картину.

За герцогом появились ближайшие придворные и почетные гости, остальной двор расположился вокруг герцогской ложи на скамьях, обитых сафьяном. По рядам зашептались: за герцогом в ложу гордо вошла черноглазая красавица.

– Тоскани! Луиза Тоскани снова в фаворе.

Иоганн Якоб улыбнулся: теперь Байер смело мог показывать герцогу свои статуэтки с лирами.

Шум на трибунах не утихал. Наоборот – стал нарастать. И все из-за высокого человека в белоснежном парике, который вошел вслед за Тоскани и, галантно усадив ее по правую руку от герцога, занял кресло слева от Карла Евгения. Незнакомец был в синем платье, шитом серебром. На его пальцах сверкали перстни с драгоценными камнями всех цветов радуги, а из-под кафтана бриллиантами поблескивало ожерелье. По одежде и повадкам уверенного в себе красавца казалось, что не он следует за модой, а она за ним. Шум превратился в клекот, и из этого клекота возникло имя:

– Казанова! Джакомо Казанова из Венеции… Раз в пух и прах обыграл Карла Евгения в карты – тогда и подружились… Сказочно богат… Говорят, он открыл секрет философского камня… Самый лучший любовник… Знает древние секреты плотской любви… – проносились по толпе фразы и обрывки разговоров.

Вновь протрубили охотничьи рожки, и глаза зрителей