«Дверь – прилагательное, – бубнил он, вытаращив глаза на Правдина, – потому что она приложена к своему месту».

«Так и мы с Даной, – подумала я. – Ей твердишь, что „ты“ звучит как u. А она тут же забывает. Может, она недоросль? Не доросла до занятий испанским. Или… это я не доросла до работы?»

Когда я вышла из метро, то у киоска «Союзпечать» увидела дяденьку, бородатого, прилично одетого. Он опустился на колени возле киоска и светил под него фонариком. Долго высвечивал там что-то, будто искал. Потом протянул руку, вытащил монетку, поднес к глазам. Сунул в карман и монетку, и фонарик и направился к следующему киоску. Он собирал мелочь, которая просыпалась у кого-то из кошелька.

«Как хорошо, что у меня есть эта работа, – подумала я. – Надо стараться. Стараться дорасти».

Дома был только папа. У меня не осталось сил даже на то, чтобы поздороваться. Просто кивнула ему.

– Обедала? – спросил папа, забирая у меня рюкзак и вешая мою куртку на крючок.

Я покачала головой.

– Будешь суп? Или потерпишь до ужина?

Я снова покачала головой. Я почти не ела весь день, но аппетита не было. Хотелось свернуться калачиком в кровати и закрыть глаза.

– Устала? – догадался папа. – Бывает. Полежи, отдохни.

Мама пришла поздно. Я очнулась от их шепота в прихожей.

– Спит? – волнуясь, спросила мама.

– Кажется, да.

– Ела? Нет? Пусть встает ужинать!

– Не трогай ее, Ань. Пусть спит. Ей надо выключить батарейки.

– Чего?

– Ну, знаешь, как телефон выключают, чтоб заряд сохранить.

Я перевернулась на другой бок, облизнула сухие губы.

С кухни доносился запах жареной рыбы, но хотелось только пить. Перед тем как снова провалиться в сон, я успела подумать: «А у родителей так каждый день? И у Кати?»

Была бы у человека память, как у компьютера. Можно было бы одним щелчком клавиши стирать из памяти очередное занятие с Даной. Стирать и забывать зевающую ученицу, часы с короной над ее кроватью, время на которых тянулось так медленно, будто его кто-то размазывал по холсту широкой кистью, и Розу Васильевну с розовыми Даниными наушниками…

Няня смахивала пушистым розовым веничком пыль с комода и шепотом подпевала песне из плеера, который прятался в нагрудном кармане цветастого фартука. На нас она почти не обращала внимания. Глядя на ее широкую спину, я гадала: видит ли она, что Дане со мной скучно? Радуется ли она этому или ей все равно?

На одном из мучительных уроков вышел казус.

Повторяя с Даной в очередной раз ненавистные ей (да и мне) местоимения, я сообразила, что мы занимаемся только грамматикой. А как же лексика, то есть новые слова?

Я решила начать с самой простой темы: «Моя семья».

Нашла на одном учительском сайте картинку, где изображение всех членов семьи сопровождалось испанскими названиями, распечатала и положила перед Даной на столик.

Листок закрыл собой злополучную рябиновую кисть, по которой мы с Даной водили пальцами по очереди. Я – когда она пыталась читать местоимения, она – все остальное время.

– Кто это? – спросила Дана, ткнув пальцем в улыбающуюся тетеньку в кокетливом переднике.

– Там написано, – сурово ответила я. – Попробуй прочесть.

– Не буду, – отказалась Дана.

Я покосилась на Розу Васильевну. «Ната-а-али», – подпевала та плееру. Она слушала эту песню по три раза подряд.

– Ладно, – смилостивилась я. – Я тебе скажу по-испански, кто это. Madre.

– Мама? – удивилась Дана. – А почему она в фартуке?

– Не знаю, – растерялась я. – Готовит обед…

– Мама не готовит обед, – покачала головой Дана. – Я не буду это все учить. Это вранье. Вот папа. Почему он с велосипедом? Папа не катается на велосипеде. Он ездит на машине в офис. Он даже за мной машину присылает, когда ему нужно, чтобы я его навестила. И сестер у меня нет. Только братья. У папиной новой жены родились трое мальчиков.

Ошарашенная неожиданным поворотом, я замялась, а потом предложила:

– Давай про твою семью расскажем. Про твоих братьев.

– Не буду я про них рассказывать, – наотрез отказалась Дана. – Раз они с папой живут, они не моя семья.

– У тебя есть мама. Повтори: mi madre…

– Моя мама не ходит в фартуке, – перебила меня Дана. – А няня где? Почему няню не нарисовали?

Что мне следовало ответить ей? Что няня не член семьи?

Роза Васильевна меня сразу же по макушке своей метелкой треснет. Небось только и ждет момента.

– Выучу только няню, – решила Дана. – Как она называется?

У меня по спине будто льдинкой провели. Я не знала, как сказать «няня» по-испански. Да, я учу язык со второго класса. Но это слово мне никогда не попадалось.

Молчать было нельзя. Потеряю авторитет! Почти не разжимая губ, я пробурчала:

– Profesora!

Это была неправда. Так называют учительниц. Но я пообещала себе, что, как только выйду от Даны, сразу полезу в телефон и найду в словаре «няню». В следующий раз скажу, что ошиблась. Или нет, скажу, что можно и profesorа говорить, но правильнее сказать…

– Розочка! – гаркнула Дана.

Я вздрогнула. Роза Васильевна обернулась и вынула наушники.

– Ты по-испански – profesora! – провозгласила Дана.

– Да что ты? – добродушно откликнулась Роза Васильевна, встряхивая зачем-то Данкино платье, развешенное на стуле. – Профессор, что ли?

– Подожди, Дана, – пролепетала я.

Роза Васильевна уперла руки в боки и нахмурила лоб, будто пытаясь что-то вспомнить.

– Когда мы летом в Барселоне жили, помнишь, ты потерялась? Возле бассейна. Я тебя в доме искала, а ты к водичке пошла. Как я испугалась тогда… Там мальчишки были… Хуан и… Как его, второго-то, звали?

– Себастьян, – подсказала Дана.

– Точно, цыпонька. Они за мной побежали… И все чего-то madre, madre. А я, вся в слезах, кричу: «Да какая я мадра… Нянечка я Данкина! Няня!» И они в ответ: «Ниньера, ниньера!» Я думала, они мне «няня» кричали. Разве нет?

Последний вопрос был адресован мне.

– Да, – тяжело вздохнув, сказала я, – это «няня».

– Ты сказала profesora! – возмутилась Дана.

– Так тоже можно сказать, – еле слышно ответила я.

В тот вечер я не могла заниматься своим домашним заданием. Не могла готовиться даже к какому-то особому опросу, которым грозила историчка.